В начале - Азимов Айзек. Страница 30

Возможно, бог повторил свои инструкции специально для женщины, но в Библии об этом ничего не говорится. Поскольку женщина знает о запрете, вернее всего объяснить это тем, что ее просветил мужчина, а опосредованный запрет никак не может быть столь же сильным и убедительным, как непосредственный. Это можно было бы счесть смягчающим вину женщины обстоятельством, однако ни бог, ни верующие не приняли этого смягчения; напротив, в течение тысяч лет люди набожные горько упрекали женщин в том, что они – через грехопадение первой женщины – являются главным воплощением наказания господнего и виновны в потере человечеством бессмертия и невинности.

111. Как видно, женщина здесь преувеличивает и искажает инструкции бога. Бог наложил запрет только на поедание плодов и ни словом не обмолвился о прикосновении к ним.

Некоторые раввины предполагают, что именно это искажение слов божьих и было основным грехом, который дал начало всем остальным. Они рассказывают легенду, по которой змей, услышав женскую версию запрета, с силой притиснул женщину к дереву, и когда она осталась целой и невредимой, то с готовностью поверила во все, что говорил ей змей.

С другой стороны, можно выдвинуть следующий аргумент: если женщина узнала о запрете опосредованно, только со слов мужчины, то вполне допустимо, что мужчина первым исказил инструкции бога, вероятно для того, чтобы сделать их более убедительными.

112. Змей противоречит богу. В чем тут дело? Поступок представляется немотивированным, однако сам факт этого противоречия наводит на подозрение, что речь идет о хаосе. В вавилонском мифе о сотворении мира Тиамат – персонификация хаоса – явлена в виде дракона. Но ведь дракон, в сущности, это большой змей, которого иногда изображают с крыльями (они, вероятно, символизируют плавность, с которой змеи скользят по плоской поверхности) и языком пламени из пасти (символ змеиного яда).

Когда Исаия пророчит победу бога над враждебными силами, он перечисляет различные образы, используемые для обозначения хаоса: «В тот день поразит Господь мечом Своим тяжелым, и большим и крепким, левиафана, змея прямо бегущего, и левиафана, змея изгибающегося, и убьет чудовище морское» (Ис. 27:1).

В более поздние времена, когда Иудея была провинцией государства Ахеменидов, евреи восприняли концепцию вечного конфликта между принципами добра и зла и расстались с идеей, в соответствии с которой бог якобы изначально одержал полную и окончательную победу над злом.

В древнееврейской картине мира Сатана явился на свет как вечный антибог, который постоянно стремится разрушить сотворенное и восстановить хаос; для того чтобы предотвратить это, необходима была вечная бдительность. Затем родилась мысль, что змей на самом деле был воплощением Сатаны, – эта концепция с непревзойденным мастерством была отражена Мильтоном в «Потерянном рае».

Однако в библейской истории о саде Едемском на это нет никаких указаний. Судя по всему, идея Сатаны целиком и полностью принадлежит более позднему времени.

113. Здесь опять звучит отдаленное эхо эпоса о Гильгамеше. Один из персонажей эпоса носит имя Энкиду; это дикий человек, которого Гильгамеш должен приручить. Для данной цели Гильгамеш использует блудницу; она соблазняет Энкиду своим пленительным телом и сладкими речами:

«Ты прекрасен, Энкиду; ты как бог». Блудница выполняет свою задачу, и так же преуспевает со своей миссией змей-искуситель, который обещает женщине в раю, что она будет как бог.

114. Природа плодов неясна. Традиционно на Западе считается, что это были яблоки, однако оснований для подобного заключения нет никаких. Более того, мы можем почти наверняка утверждать что это были не яблоки. В древней Палестине яблоки не принадлежали к распространенным фруктам и, может быть, вовсе не культивировались. Если мы хотим серьезно подойти к вопросу о дереве познания, то должны заключить, что это было уникальное и, возможно, божественное дерево, которое могло произрастать только в раю и нигде более и плоды которого должны были остаться вне разумения человека, исключая тот единственный плод, что был съеден в нарушение запрета.

Если же встать на прозаическую почву современной мысли, то всю историю следует рассматривать исключительно как легенду, и с этой точки зрения природа плодов совершенно неважна.

115. Потеря невинности повлекла за собой чувство стыда, и мужчина и женщина с той поры стали прикрывать половые органы набедренными повязками («опоясаниями»). Именно этому стиху мы обязаны условностью, следуя которой скульпторы стали прикрывать мужской половой орган на статуях листьями (обычно фиговыми). Греки, будучи язычниками, разумеется, этого не делали.

116. Эта часть легенды и впрямь примитивна. Бог разгуливает по раю, совершая моцион и освежаясь ветерком, как это делал бы человек. Адам и его жена прячутся, и богу приходится их звать. Бог должен вопросить, не был ли нарушен запрет, словно бы он вовсе и не всезнающий.

Конечно, поздние комментаторы нашли сотни способов, чтобы объяснить все это. Адам и его жена прячутся, потому что не знают о способностях бога. Бог задает вопрос только потому, что ему нужно добровольное признание. И так далее…

И все же в ранних мифах божества не всегда были всезнающими и даже не всегда могли похвастаться сообразительностью. Порой умный человек одерживал верх над богом. Видимо, в те времена, когда еще не было никаких комментаторов, когда эти истории были еще в новинку, слушатели преисполнялись тревогой ожидания и гадали, сумеет ли герой выкрутиться из затруднительного положения.

117. Бог даже не спрашивает у змея никаких объяснений – он приговаривает его, не выслушав. Возможно, причина здесь в том, что перед нами – версия битвы между богом и хаосом, содержащаяся в «Яхвисте».

Согласно «Жреческому кодексу», битва закончилась полной победой бога, победой мгновенной и окончательной: был сотворен свет, и тьма отступила перед божьим словом.

По «Яхвисту», бог тоже одерживает победу силой слова, точнее, силой проклятия, но не раньше того, как хаос торжествует временную победу, расстроив изначальный план безбедного существования мужчины и женщины в раю. Поздние комментаторы стремились избежать этого упоминания о частичном поражении бога, каким бы ничтожным оно ни было, и выставляли дело так, будто искушение и грехопадение с самого начала входили в божий замысел, однако нигде в Ветхом завете на это нет точных указаний.