Последняя тайна храма - Сассман Пол. Страница 15

За два часа Лайла закончила статью о голодающих палестинских детях и взялась за обещанный «Гардиан» материал о коллаборационистах. Почти всю информацию она держала в голове, лишь изредка, чтобы уточнить какую-то деталь, обращаясь к наскоро сделанным записям в блокноте. Набирала текст она вслепую; изящные пальцы, бесшумно бегая по клавиатуре, превращали размытые образы в четкие буквы на мониторе компьютера.

Самым удивительным было то, что печататься Лайла начала довольно поздно. Девочкой мечтала пойти по стопам отца и лечить страдающих беженцев сектора Газа и Западного берега, позднее, прослушав в университете курс новейшей арабской истории, раздумывала о политической деятельности. Но в конце концов твердо решила, что именно журналистика позволит ей в полной мере исполнить миссию, которой Лайла со временем стала придавать чуть ли не сакральное значение.

Сразу после окончания университета она устроилась в палестинскую газету «Аль-Айям». Первый блин вышел комом: тогдашний редактор, ворчливый горбун и заядлый курильщик Низар Сулейман, завернул подряд пятнадцать вариантов ее заметки про палестинские тренировочные лагеря, где детей с шестилетнего возраста учили петь антиизраильские песни и готовить «коктейль Молотова» по местному рецепту (бутылка горючей смеси для клейкости обмазывается вазелином). Шестнадцатый вариант, недовольно бурча, принял. Она была на грани срыва, однако Сулейман, задев ее самолюбие, заставил попробовать еще раз. Стиснув зубы, Лайла с удвоенной энергией засела за работу. Материал о насильственном перемещении израильскими властями племен бедуинов в Негеве переделывался всего пять раз, а третья статья о палестинцах, вынужденных от безденежья строить израильские поселения, была напечатана в трех газетах и получила первое место на конкурсе журналистских работ.

С тех пор ее популярность росла день ото дня. У Лайлы изначально было немало важных плюсов по сравнению с иностранными корреспондентами: она воспитывалась матерью-англичанкой и отцом-палестинцем, в совершенстве владела арабским, английским, ивритом и французским и не понаслышке знала ближневосточные реалии. Хотя ей неоднократно предлагали должности в крупнейших западных изданиях, таких как «Гардиан» и «Нью-Йорк таймс», она еще четыре года проработала в «Аль-Айям», после чего перешла на вольные хлеба. Ее яркие, врезавшиеся в память статьи никогда не оставались незамеченными, какой бы сюжет она ни выбирала – применение пыток израильскими спецслужбами или проект по выращиванию шпината в Нижней Галилее, – и вызывали воодушевленное одобрение поклонников и желчные упреки критиков.

Какие только не сыпались на нее обвинения: в односторонности, в предвзятости, в замалчивании тягот израильтян и умалении масштабов терактов. Обвинения, мягко говоря, малообоснованные: множество репортажей Лайла написала о жертвах среди мирного населения Израиля, обличала коррупцию и нарушение прав человека в Палестинской автономии. И все же быть объективной во всем ей не удавалось. О таком конфликте, как палестино-израильский, вообще очень непросто рассказывать, не приукрашивая действия одной из сторон. Лайла же ни в коем случае не могла дать повода заподозрить ее в сочувствии израильтянам.

Набрав около тысячи слов в новом тексте о коллаборационистах, она отправила по электронной почте статью о голоде в каирскую редакцию «Аль-Ахрам» и выключила ноутбук. Глаза слипались, тело ныло от усталости, но Лайле не терпелось посмотреть на людей, захвативших дом в Старом городе. Она заставила себя встать и одеться, торопливо сжевала яблоко и, засунув ноутбук и фотоаппарат в рюкзак, вышла из квартиры.

Не успев захлопнуть дверь, она услышала тяжелое дыхание Фатхи, медленно подымавшегося по лестнице. Одной рукой старик опирался на палку, в другой держал конверт.

– Вот, для тебя, – сказал он, протягивая конверт Лайле. – Утром принесли. Извини, что забыл отдать раньше.

На конверте не было ни марки, ни адреса, только ее имя, написанное кроваво-красными чернилами, строгим, энергичным почерком. Буквы напоминали выстроившихся на параде солдат.

– Кто принес? – спросила Лайла.

– Паренек какой-то, – ответил старик и повернулся спиной, собираясь спускаться. – Первый раз его вижу. Он хотел узнать, где ты живешь, я сказал, что тебя нет дома, тогда он оставил мне конверт и убежал.

– Палестинец?

– Разумеется, палестинец! А ты что, часто видишь в нашем районе еврейских детей?

Он взмахнул рукой, недоумевая, как можно было задать столь нелепый вопрос, и скрылся за изгибом лестницы.

Лайла не решилась вскрыть конверт, пока не осмотрела его со всех сторон и не убедилась в отсутствии взрывчатых или ядовитых элементов. Вздохнув с облегчением, она положила сверток на рабочий стол и аккуратно распечатала его. Внутри лежали две бумаги – сопроводительное письмо, написанное от руки таким же витиеватым готическим шрифтом, что и имя получателя на конверте, и прикрепленный к нему снизу лист формата А4, по всей видимости, ксерокопия старинного документа. Окинув беглым взглядом диковинный ксерокс, Лайла перевернула обратно сопроводительное письмо и внимательно прочла написанный по-английски текст.

«Уважаемая госпожа аль-Мадани!

Вам пишет давний поклонник Вашего незаурядного журналистского мастерства. С увлечением прочитав немалое число Ваших статей, я решил направить Вам следующее предложение.

Некоторое время назад Вы брали интервью у человека по прозвищу аль-Мулатхам. В моем распоряжении есть информация, которая может оказать ему неоценимую помощь в борьбе с сионистскими оккупантами, если, конечно, он даст согласие на сотрудничество со мной. При этом я рассчитываю на Вашу помощь. Со своей стороны могу обещать величайший взлет в Вашей и так уже блестящей карьере.

Учитывая деликатность дела. Вы поймете, почему я соблюдаю предельную осторожность и пока не раскрываю все детали. Прошу Вас обдумать мое предложение и, по возможности, сообщить о нем нашему общему другу. Я свяжусь с Вами в самое скорое время.

Р.S. Одно маленькое замечание, чтобы разогреть аппетит. Информация, которой я собираюсь поделиться, непосредственно связана с приложенным документом. Если Вы хотя бы вполовину такой профессионал, каким я Вас представляю, Вам потребуется немного времени, чтобы оценить значение моего проекта».

Подписи не было.

Лайла еще дважды прочла странное письмо, затем снова открыла ксерокопию. Документ был, несомненно, очень древним. Пробежав по строкам, исписанным мелкими латинскими буквами, она поняла, что не может даже приблизительно определить язык документа, не говоря уже о смысле. Еще более загадочным было то, что буквы стояли вплотную друг к другу и ни один знак препинания не разделял одно-единственное слово, занимавшее несколько строк:

Снизу крупным шрифтом были выведены две заглавных буквы: «GR». Ясности, однако, эти инициалы вносили не более, чем бессвязная череда букв над ними.

Лайла еще раз пробежала взглядом по непонятным каракулям и перевернула страницу с сопроводительной запиской. Интервью, на которое намекал ее анонимный почитатель, было опубликовано около года назад. В свое время этот материал вызвал настоящий ажиотаж вокруг ее персоны, так как палестинский террорист номер один впервые приоткрыл завесу секретности и согласился высказаться во всеуслышание. Особо пристальный интерес проявили израильские спецслужбы, для начала изучив вдоль и поперек записи в ее блокноте и файлы портативного компьютера, а затем проведя изнурительный многочасовой допрос. В итоге дотошные следователи выведали у Лайлы не больше того, что уже знали рядовые читатели: интервью проходило в тщательно законспирированном месте и везли ее туда с завязанными глазами. Поэтому первое, что пришло Лайле на ум, когда она просмотрела странное послание, что таинственный документ – очередная «утка» парней из «Шин-Бет» [18], просто несколько более замысловатая, чем те неприкрытые провокации, какие устраивали для нее раньше, вроде той, что случилась пару лет назад.