Одержимое сердце - Сатклифф Кэтрин. Страница 35

— Идите подкрепитесь, Ариэль. Вы и так слишком худы.

Видя мою нерешительность, он улыбнулся:

— Ну хорошо, тогда идите сюда. Я поспешила приблизиться.

— Мой брат просыпался?

— Да, вскоре после полудня.

— Неужели? Ну, это можно считать прогрессом. Скажите мне, каким он вам показался?

— Отстраненным, далеким.

— Что вы имеете в виду? Он узнал вас?

С минуту я размышляла, прежде чем ответить:

— Ну, сначала мне показалось, что узнал, но позже я не была уверена.

— Но он что-то говорил? — допытывался Тревор.

— Да, вне всякого сомнения.

В этот момент Николас открыл глаза и посмотрел на брата.

Тревор откинулся на спинку стула.

— Приветствую среди живых, милорд. Ты не устал ото сна?

— Я не спал, — ответил он.

— Не спал? Синие глаза Тревора блеснули. Он бросил на меня недоуменный взгляд и улыбнулся.

— В таком случае скажи, что ты делал все это время?

— Размышлял.

— А теперь, братец, скажу тебе, что размышдять для тебя крайне опасно. Ты будешь кушать?

— Умираю от голода.

— Я принес тебе твои любимые блюда: пирог с почками с хрустящей корочкой, которую умеет выпекать только Тилли.

Ник сбросил с колен покрывало и попытался встать.

— Ну же, ну, потише, — обратился к нему Тревор. — Что ты собираешься сделать?

— Встать.

— Сядь и позволь мне накормить тебя.

— Нет.

Он пошатнулся и ухватился за спинку кресла. Я занервничала, но не позволила себе броситься к нему на помощь, но Тревор не был склонен проявлять терпение.

— Ради Бога, Ник, сядь, пока ты не ушибся или не свалил на пол поднос.

— Я не инвалид, черт возьми! Пока еще не инвалид. Оставь меня в покое.

Тревор потянулся за ложкой, но успел только поднять ее с подноса, когда Николас сделал резкое Движение рукой и вышиб ее из пальцев брата.

Прежде чем мы с Тревором успели оправиться от изумления, Ник стремительно повернулся, поддал ногой столик, на котором стоял поднос с пищей, и опрокинул на пол.

— Не хочу твоей чертовой еды! Я хочу выбраться из этой «усыпальницы», как ты справедливо окрестил ее. Я хочу выйти отсюда сейчас же!

Тревор медленно поднялся на ноги.

— Это невозможно, — сказал он.

— Почему?

— Ты не в себе.

— То есть?

— Ты представляешь угрозу не только для себя, но и для других.

— И кому я навредил?

Гораздо тише, чем прежде, Тревор сказал:

— Сейчас, мне кажется, ты пытаешься нанести ущерб мне. Разве не так?

— Да, разумеется, и очень серьезный. Но ведь я этого не сделал, верно?

— Спокойнее!

— Дай мне ключ.

— Дверь не заперта.

Николас повернулся к двери, и, хотя я сделала шаг вперед и открыла рот, чтобы воспрепятствовать ему, Тревор поднял руку, жестом заставляя меня промолчать. Всем своим видом он говорил: пусть идет.

И Ник вышел в темноту коридора.

— Почему, — спросила я Тревора, — вы позволили ему уйти? Очевидно, что нервы его напряжены до предела.

— Не будем предъявлять к нему чрезмерных требований, Ариэль. Не будем пытаться остановить его. Это может оказаться опасным.

— Так вы и впрямь считаете его опасным?

— Вы же видели сами, как он себя ведет.

— В таком случае зачем вы позволили ему уйти, если считаете, что он способен нанести ущерб себе или другим? Неужели вы хотели бы, чтобы окружающие считали его таким?

Тревор бросил на меня предостерегающий взгляд, и я поняла, что зашла слишком далеко. Но он только отмахнулся от меня и моей бестактности пренебрежительным жестом.

— Мы все расстроены. Видеть моего брата в подобном состоянии — это огорчает меня гораздо сильнее, чем вы полагаете.

— А вы консультировались с доктором Брэббсом насчет лорда Малхэма? — спросила я.

— Конечно. И неоднократно. Он согласен с моим прогнозом и считает, что Ника следует отослать в лечебницу.

Мне очень не понравилось это слово «отослать». В нем таился намек на то, что Николас лишен человеческих чувств, что он теперь не более чем животное. Однако на сей раз я удержала свое мнение при себе. Тревор, по-видимому, простил мне мою недавнюю ошибку. Однако в следующий раз мог оказаться значительно менее великодушным.

В этот момент в комнату вошла Адриенна.

Нервно комкая кружевной платочек, она смотрела то на брата, то на меня.

— Полли сказала, что видела Ника…

— Да, — перебил Тревор, — он ушел. Пнув поднос, валявшийся у его ног, Тревор направился к двери.

— Что ты собираешься делать? — спросила его сестра.

Ничего не ответив, он вышел из комнаты.

Часом позже я стояла у камина в доме Брэббса, грея руки у огня. Я разбудила его, оторвав от дневного сна, и теперь он склонился над тазиком с холодной водой и плескал себе на лицо, пытаясь стряхнуть с себя сонливость.

— Мне пришлось долго бодрствовать, — объяснил он, потянувшись за полотенцем, которое я держала наготове. — Мэри Френсис обрела мир. Да упокой Господи ее душу!

— Она умерла от порфирии?

Он бросил на меня изумленный взгляд.

— Что ты знаешь о порфирии, девочка?

— В Оуксе были случаи этого заболевания. Первый симптом касается внешнего вида, дальше идут нарушения двигательного аппарата и затрудненность в движениях, потом невозможность контролировать деятельность мочевого пузыря. Это мучительная болезнь, ведущая к медленной и тяжелой смерти. Жертвы этого заболевания находились в Оуксе, потому что очень скоро становились бременем для своих семей и, конечно, осложняли их жизнь. Я подняла бровь, чтобы подчеркнуть важность этого замечания.

— Ты пришла сюда, чтобы обсуждать болезнь Мэри Френсис, Мэгги, или чтобы я сильнее почувствовал свою вину?

— Ни то, ни другое. Я пришла поговорить о Николасе.

Его лицо помрачнело.

— А-а! Вот в чем дело…

— Я так понимаю, что вы считаете целесообразным поместить его в лечебницу.

— Разве?

Он бросил полотенце на спинку стула и отвернулся.

— А разве нет?

— Я не наблюдал за развитием его болезни Он не мой пациент.

— Но у вас, конечно, есть собственное мнение. Не помню случая, чтобы его у вас не было.

— Расспросы привели меня к заключению,что в его поведении наблюдаются некоторые изменения.

Он сгорбился над огнем и теперь ворошил кочергой угли.

— Тут вам нечего возразить, сэр. Да, конечно,наблюдаются. Четыре дня тому назад его застали ночью на кладбище: он пытался эксгумировать тело своей покойной жены. Потом у него произошел коллапс, и последние три дня он проспал, изредка бодрствуя короткие отрезки времени. Сегодня в полдень он немного поговорил со мной.

Отвернувшись от камина, Брэббс устроился на стуле и скрестил ноги.

— Вы, кажется, не удивились, — сказала я.

И в самом деле, он выглядел погруженным в свои мысли.

Наконец доктор поднял голову и взглянул на меня:

— Ну? Ты скажи свое мнение, девочка. У тебя оно, конечно, есть.

— Вы полагаете?

— Вижу по тому, как упрямо ты выпятила подбородок, вижу по блеску в твоих зеленых глазах. Прости меня, Мэгги, но у тебя теперь больший опыт общения с людьми, повредившимися в уме, чем у меня. Я же больше специалист по лечению водянки или…

— Порфирии, — любезно подсказала я, но Брэббс не обратил на мою реплику внимания.

— Что же касается человеческого разума, то он для меня загадка. Мы не можем вскрыть череп, извлечь мозг, указать то место, где гнездится болезнь, и сказать: «Ах! Вот причина, почему он воет на луну!» Мы не более способны объяснить то, почему у одного человека есть совесть, а у другого ее нет, и чем это обусловлено. Ведь в каждом из нас есть и хорошее, и дурное. Ты согласна?

— Да.

— Чаще мы думаем о душе, чем о мозге, потопу что она живет и развивается так же, как эта материя.

Он выразительно постучал по своему виску. Хмурясь, я покачала головой.

— Вы рассуждаете прямо как викарий.

— Душу нельзя излечить каломелью или порошками Джеймса. В этом случае следует обращаться в более высокую инстанцию, чем я.