Новенький - Сатклифф Уильям. Страница 34

К 10.35 я там простоял уже четверть часа, и меня все еще никто не пригласил зайти. Меня трясло под высоковольтным напряжением. Что мне делать? Что, черт возьми, мне делать? Может, он не слышал, как я постучал первый раз, тогда нужно постучать снова, но я уже прохлопал момент, и теперь он решит, что я на пять минут опоздал; или, может, он слышал стук и просто задерживается, тогда стучать снова не надо, потому что он посчитает меня грубияном, раз я дважды прерываю собеседование и считаю его глухим. А может, он слышал и все это проверка моей настойчивости. Тридцать секунд мышцы у меня работали, будто я в Арктике, а пот выделялся, будто я в сауне, – а потом я наконец постучал. Вышло гораздо громче, чем я рассчитывал.

Почти тут же дверь отворилась. Одет он был потрясающе плохо.

– Немного опоздал, – бормотнул он и жестом пригласил сесть на большой диван.

Я последовал за ним, абсолютно красный, все еще трясясь, покрытый потом, обдумывая, стоит ли объяснять, как это получилось. Я как раз решил не объяснять, и тут он сунул мне какую-то фотокопию:

– Прочитайте пару раз, а я вернусь через минуту.

Оставил мне бумагу и продолжил телефонный разговор в смежной комнате – его я, очевидно, и слышал снаружи. Черт! Надо было первый раз постучать громче. Черт! Я посмотрел на лист бумаги, мелко вибрировавший у меня в руках, и попытался сосредоточиться. Положил лист на подлокотник дивана, он почти перестал трястись, и мой взгляд потащился по тексту. Но доктор Чэмберс разговаривал по телефону так громко, что я никак не мог собрать мысли в кучку, а услышав, что он закругляет разговор, вообще запаниковал. Черт! У меня кончается время? Я и одного раза не прочитал! Черт! Черт! Сколько у меня было времени? Я не смог бы прочитать это так быстро, даже если бы сосредоточился. Или, может, это проверка на скорочтение? Черт. Читай быстро.

Ёпть. Это слишком быстро – ни слова не запомнил. Сосредоточься. Читай медленно. Расслабься. Читай.

Я прочел:

Самосознание, изначально будучи Категорией Духа, вступает на этот путь, взятое в себе в качестве отдельной сущности, базового бытия; и потому его цель– обрести реальное существование в качестве индивидуума и насладиться существованием в этой роли.

Чувство самого себя, оно же “для-себя-бытие”, базовое существование, отрицает “другого”. Поэтому в своем сознании оно становится Несомненным, в отличие от чего-то, что определенно существует, но чему, однако, присуща значимость без свойственного ему существования; сознание расщепляется на эту данную реальность и Смерть, которая осознается им через вытеснение реальности, Смерть, которой, в сущности, оно заменяет данную реальность. Эта первичная Смерть, однако, есть прямая квинтэссенция “для-себя-бытия”, другими словами, видя себя как...

– Итак, давайте поговорим о только что прочитанном вами пассаже.

– Э... – Я несколько раз открыл и закрыл рот. Вероятно, от этого я выглядел особенно глубокомысленно. – Э... я бы сказал, что он о самосознании и о том, как воспринимать... э... индивидуума в сравнении с другими людьми.

– Но, безусловно, самосознание, которое в целом осознает себя как реальность, сосредоточено не на себе самом, но на объекте, который первоначально есть лишь предмет самосознания.

– Ммм... Вы не могли бы повторить?

– Безусловно, самосознание, которое в целом осознает себя как реальность, сосредоточено не на себе самом, но на объекте, который первоначально есть лишь предмет самосознания.

– Да. Согласен.

– Но как вы можете быть согласны, если придерживаетесь мнения, что индивидуальность преимущественно проявляет себя в отношениях с окружающим, с внешним. Разумеется, самосознание, объект которого – оно само, полностью противоречит “общественно-”, – он нарисовал в воздухе кавычки, – ориентированной позиции.

– Понятно. Правильно. Я хотел сказать, что самосознание – это в основном нечто личное. Не общественное.

– Так вы архитэтчерист?

– Я?

– Вы, разумеется, понимаете, что исключить вообще все связи с обществом при обсуждении самосознания означает отказаться от любых надежд на создание идеологии, альтернативной рыночной. Неужели вы не понимаете, как опасна концепция “личного” в постиндустриальном мире? Я потрясен тем, как ваше поколение забывает в этой полемике о категории духа, – подход, который, без сомнения, согласуется с разрушением базовых принципов...

Мозг у меня вырубился. Это, впрочем, для остатка интервью было неважно, поскольку доктор Чэмберс все равно разговаривал сам. Однако получилось довольно неловко, когда полчаса спустя наверху у доктора Морна я оказался не в состоянии ответить на вопрос, почему хочу поступать в Кембридж.

Когда я, наконец, пошатываясь, вышел на новый двор Тринити, мне понадобилось несколько минут, чтобы вспомнить, кто я и где нахожусь. Я чувствовал себя жертвой психической автокатастрофы.

Стоя там, я вспомнил школьные хоккейные матчи. Было что-то агрессивно английское в этом месте, что и вывело меня из себя. Мда-с, я определеннов меньшинстве. Я побрел мимо церкви, или часовни, или как оно там называется, и услышал оттуда пение. Пели громко, но не изо всех сил громко – с нормальной воодушевленной громкостью. Правильные слова и все такое.

Я сунул нос за дверь и обнаружил, что это не служба – просто репетиция хора. Хормейстер – похоже, обычный студент – увидел меня и пригласил сесть и послушать. И он не вяло это предложил, а скомандовал голосом человека, которого все слушаются, так что я сел. На вид все хористы были довольно упитанные. Некоторые довольно симпатичные. А пели они потрясающе. Превосходные музыканты – должен признаться, звучало их пение прекрасно. Невероятно, что все они были такие знающие и увлеченные.

И не одинокие старики, которые вот-вот умрут, – молодые, здоровые с виду люди.

Хорошо, что я уже сидел, а то бы упал. Вот же срань! – подумал я. – ТВОЮ МАТЬ! Поверить не могу! Невероятно! Я живу в христианской стране! Вся эта чертова страна, не считая Северного Лондона, кишит гадскими христианами! Господи боже, да что ж это за страна такая? Как я раньше не заметил? Черт – может, кто-то действительно смотрит “Хвалебные песни”<Сериал на канале Би-би-си. Вообще-то, начал выходить лишь в 1991 г., т. е. спустя четыре года после описываемых событий.>.

Это крошечное откровение в часовне Тринити-колледжа, или церкви, или как оно там называется, напугало меня до полусмерти. Я изо всех сил помчался на вокзал. Я хотел домой.

Лишь спустя пару часов, сидя на Кольцевой линии, отъезжая от станции “Фаррингтон” (ахххх – чудесные, знакомые названия), я осознал, какой колоссальный кретин доктор Чэмберс. Ни при каких условиях я не мог понять, о чем он талдычит. Должно быть, хитроумная наколка, которой я не понял. Будь я каким-нибудь Пирсом, может, предложил бы ему отвалить, и через несколько минут мы бы уже фыркали над стаканами шерри, обсуждая тему моей диссертации на первом курсе.

Глава сорок вторая

Все вокруг сражались с собеседованиями и предложениями университетов, а у Барри был лучший семестр за всю учебу. Место на консультационных курсах ему уже пообещали, и он мог сдавать экзамены за шестой класс, особо не нервничая по поводу результатов. Это, правда, странным образом на него повлияло: вместо того чтобы вкалывать поменьше, он вкалывал изо всех сил. Говорил, что не напрягается, – просто впервые понимает, что делает, и школьные занятия начинают ему нравиться. Преподы заметили успехи Барри и впервые признали его старательным и умным учеником.

В середине семестра его классный руководитель даже назначил ему специальное собеседование и спросил, нельзя ли уговорить Барри хоть с опозданием, но подать заявку в Центральный совет университетских приемных комиссий. Пообещал хорошие рекомендации и успешную сдачу выпускных экзаменов. “Будет ошибкой, если ты хотя бы не попытаешься”, – сказал классный.

Барри рассказывал, что примеривался ответить: “Какой ошибкой, ограниченный, повернутый на университетах козел? Наклонись, давай свою анкету, я ее скручу в трубочку и засуну куда полагается”. Однако довольствовался “извините – академическая карьера не для меня”.