Должность во Вселенной - Савченко Владимир Иванович. Страница 16

Корнев рассказал, как они запустили в глубину Шара аэростат с барометрическим самописцем, датчиком сигналов, отсчитывали по длине вытравленного каната высоту, соотносили с ней присылаемые приборами по кабелю импульсы. Давление воздуха здесь распределено не так, как в атмосфере: до тысячи четырехсот физических метров убывает явно быстрее, а далее слабо меняющееся высотное разрежение. Время на высоте в полкилометра ускоряется примерно в сто пятьдесят раз, на восьмистах метрах — в три с лишним тысячи раз…

— Словом, ускоренного времени там завались… — рассказывая, Корнев, присел, вычертил пальцем на снегу кривую барометрического закона в декартовых координатах, кривую ускорения времени. Пец наклонился, смотрел. — Кроме того, мы поднимались на вертолете — до упора, на полтора километра. Выше винт не тянет.

— И что там? — нетерпеливо спросил Пец.

— Пространства тоже хоть отбавляй. Степень неоднородности на всех высотах умеренная, работать можно.

— А еще выше?

— Там — тьма. Сквозь нее, как мы ни глядели, ничего не просматривается: ни сеть над Шаром, ни аэростаты, ни небо.

— То есть, вы полагаете, там есть что-то непрозрачное?

— Вероятно. Какая-то черная муть.

— Муть? Не тело?

— Не похоже на тело. Понимаете… — Александр Иванович в затруднении «подоил» нос, — если присмотреться, замечаешь какие-то мерцания. Искорки, светлячки, блики… они мелькают быстро и едва различимо.

— И летчик видел?

— Да.

— Значит, не иллюзии. Что-то там есть.

Валерьян Вениаминович спрашивал, слушал, вникал — и отходил. Поначалу Корнев так ему не понравился: самоуверенной бойкостью, договором этим самозванным на 75 миллионов, а в особенности тем, что не провел азбучные измерения кванта действия, что он было решил отрицательно ответить на вопрос, поставленный ему Страшновым: подойдет ли Корнев в качестве главного инженера? Какой-то оголтелый авантюрный практицизм… Но постепенно он понял, что это вовсе не практицизм околонаучного выжиги — иное. «Надо же, запросто поднялся в вертолете на полтора километра в НПВ. Дело, равное выходу в космос: кто знает, что там такое?… И проблемы: можно ли жить и работать в Шаре — для него не существовало с самого начала. Разумеется, можно! И в теорию мою он поверил крепче, нежели я, — зачем ему еще эти кванты мерить?… Нет, его прыть не от спекулянтского духа, скорее, от поэтического жара души. Такому и было по плечу блистательное овладение Шаром, я бы не сумел…»

— А кванты действия по высоте, — въедливо сказал он, — необходимо измерить. И не откладывая. Хитрого ничего нет, в университете на кафедре физики наверняка есть стенд или даже переносной прибор, надо одолжить или скопировать. Это же скандал!..

Труба воздвигалась у северного края зоны. Здесь заметно покачивало. Трудились четверо. К Корневу подошел бригадир — пожилой худощавый мужчина в запачканной раствором брезентовой куртке и в шапке-ушанке.

— Александр Иванович, — сердито сказал он, — вы только поглядите, что у нас выходит. Сколь работаю, такого не бывало!

Они подошли к лесам. Трубу выгнали метров на двенадцать, и простому взгляду было заметно, что она искривлена, склоняется к эпицентру. Бригадир взобрался наверх, вытащил из кармана бечевку с грузилом:

— Смотрите, Александр Иванович, по отвесу.

Верно, бечевка искривилась точно по стенке трубы. Бригадир переместил отвес на выпуклую сторону — бечевка повторила кривизну и там.

— Правильно, по отвесу, — сказал Корнев бригадиру, когда тот спустился, — возводите дальше, до отметки «30».

— Так ведь обвалится.

— С чего она обвалится, если по отвесу! Я ведь объяснял, здесь такое поле тяготения.

— Кривая, вот и обвалится, — упрямился бригадир, недовольно глядя на Корнева. — Сроду у меня не было, чтоб криво-косо.

— И кирпичи падают, когда ветер, — поддержал его один рабочий. — Дунет — и кирпич валится. И шатает наверху.

— Вот-вот! — снова вступил бригадир. — Не буду я этого строить, не хочу срамиться. Завтра увольняться приду. Это цирк какой-то, а не строительство!

— Ну, как знаете, — сказал Александр Иванович, — насильно мил не будешь… Молодых надо набирать, — сказал он Пецу, когда они отошли. — Видите, как прежний опыт здесь человека подводит.

Валерьян Вениаминович вспомнил, как час назад учился ходить в НПВ, подумал: «Если начинать с этого, то придется набирать слишком уж молодых». Он оглянулся на кривую трубу.

— Почему Шар искажает поле тяготения, как вы полагаете?

— Как?! — Корнев остановился, выразил крайнее изумление. — Разве из вашей теории это не вытекает? Я ждал, что вы нам объясните!

Это был реванш за кванты. Пец понял, улыбнулся:

— Не вытекает, дорогой Александр Иванович, в том-то и дело, что не вытекает… А для чего вообще эта труба? Для котельной?

Корнев поглядел на него, будто оценивая: сказать правду или воздержаться? Решился:

— А ни для чего. Для приобретения опыта, навыков. И тот объект с собаками сносить, будем не достроив. И наше здание под снос пойдет, и ангары… В самом деле, разве можно здесь, на пятачке эпицентра, делать дела, если и шатает, и отвес кривой, да и места мало? Только для пробы, наловчиться работать в неоднородном мире. Людям, которые это сумеют, цены потом не будет.

— Потом?… Хорошо, выкладывайте свой замысел.

— Замысел простой, Валерьян Вениаминович: вверх. В глубь Шара. Там наше будущее, наши выгоды, результаты… и, видимо, наше понимание его. Для этого, во-первых, аэростаты долой, притянуть Шар накрепко, чтобы он жестко держал себя электрическим полем, во-вторых, здесь, внизу, только коммуникации и энергетика, только вход и ввоз, выход и вывоз. В-третьих… — Корнев загибал покрасневшие на холоде пальцы перед лицом Пеца, — гнать ввысь башню и одновременно, не дожидаясь ее завершения, заполнять отстроенные этажи лабораториями, мастерскими, стендовыми залами, отделами, службами… и там вести работы. Чем выше — тем быстрее, чем выше — тем просторнее. Честное слово, мне не по себе от мысли, что там, — он указал вверх, — вхолостую течет стремительный, час в минуту, а то и больше, обширнейший поток времени. Помните, у Маяковского: «Впрямь бы это время в приводной бы ремень, сдвинул с холостого — и чеши, и сыпь…» А?

Валерьян Вениаминович, заглядевшись на обращенное ввысь вдохновенное лицо Корнева, зацепился за трубу под ногами, едва не упал.

— А трубы эти, — он указал на поле, где лучами и переплетающимися фигурами сходились к центру тонкие и толстые черные стволы со штурвальными вентилями, — тоже для практики, руку набить? Ведь канавы для них не выкопаны, а теперь экскаваторы не пройдут. Не слишком ли дорогое обучение? — Он сегодня будто подрядился снижать корневский пафос.

— Это не для обучения, что вы! — даже обиделся тот. — Трубы будут в земле на нужной глубине, зароет их туда сам Шар. И фундаментный котлован он нам сделает, как миленький. Идея согласована с нашим архитектором Зискиндом. Рвал Шар землю по-глупому, пусть рвет и для дела.

— Получится ли? — усомнился Пец.

— Мы слегка пробовали, получается. Ведь самые сильные искажения поля возле металла — и пространства, значит, тоже…

Они ходили и говорили, говорили и ходили — под черной тучей Шара, по истоптанному снегу, среди труб, ящиков, сараев-ангаров. Им было о чем поговорить. И о том, что надо Валерьяну Вениаминовичу в ближайшее время провести несколько семинаров по теории НПВ, на них, кстати, выработать и терминологию; и что эскизный проект башни группа Зискинда вот-вот окончит, надо утвердить, строить… и т. д., и т. п. Работа Корневым была проделана большая — она открывала возможности для еще больших свершений.

И постепенно в обоих вызревало нечто, не высказываемое словами, но важнее слов. Валерьян Вениаминович пропитывался новым делом, проникал в замыслы и душу Корнева. Ему уже казался нестрашным и договор с ракетчиками («Подумаешь, семьдесят пять миллионов — цена неудачного космического запуска!»), интересовал задуманный Александром Ивановичем эксперимент — и вообще он не представлял дальнейшей работы без него, заряженного энергией и идеями. Он поверил окончательно, что движет им не приниженное тяготение к выгоде и успеху, а высокое, артистическое стремление максимально выразить себя — стремление, от которого у писателей получаются хорошие книги, у художников — картины, у композиторов — симфонии. Корнев, похоже, и был инженером-художником, художником интересного дела.