Должность во Вселенной - Савченко Владимир Иванович. Страница 29

Проблема физических размеров Шара… Она всем действовала на нервы. Сама формулировка ее содержала наглый выпад против здравого рассудка: каков внутренний диаметр Шара, имеющего внешний диаметр 450 метров? Пока что он прямому измерению не поддавался — ни с земли, ни с крыши башни. По имеющемуся опыту подъемов и полетов на предельных высотах можно было предполагать, что физический поперечник Шара не меньше сотен километров.

Сейчас, подняв сюда, в идеальные для наблюдения условия: разреженный воздух, ясность и покой которого не нарушают колебания внешней атмосферы, — телескоп, сильный прожектор и локатор сантиметрового диапазона, они надеялись, по крайней мере, просмотреть сквозь ядро Шара детали экранных сетей; или хоть засечь их локатором, для сантиметровых волн которого сети представляли собой «сплошную» отражающую поверхность. А если внутри, в ядре, что-то есть, то изучить (измерить, пролоцировать) и это. Не просветили Шар до сетей, не узрели их. И то, что внутри, осталось непонятным.

«Ничего, так было бы даже неинтересно — сразу. Главное, тропинку сюда протоптали, изучим, измерим, поймем, никуда не денется!»

По мере опускания кабины светлое кольцо вокруг башни росло, опережая расширение темного пятна крыши, становилось ярче и меняло расцветку от багрового к оранжевому, к серо-желтому. В том кольце вмещалось все: вблизи стен-склонов башни — навеки застывшие краны с грузами на стрелах, автомашины, в бинокль Корнев различал и людей в динамических позах; далее — вывернутая дуга проходной, накренившаяся и выгнутая площадка вертодрома, за полем опрокинувшиеся во все стороны приплюснутые многоэтажные зданьица… и так до горизонта, над которым на юге висело маленькое овальное солнце цвета спелой черешни; на самом деле, поскольку земное время шло к полудню, оно стояло в наивысшей точке.

Спуск занял двадцать минут. Вот аэростаты легли по краям площадки. Терещенко спустил лесенку. Они вышли из кабины. На краю площадки сиротливо торчала на треноге телекамера; рядом светил экран телеинвертера.

— Так-то вот проявлять излишнюю ретивость, — наставительно заметил Корнев связисту. — Давно бы спустился к своим делам, а не вкалывал бы с нами вместо референта Синицы.

— А я не в претензии, Александр Иванович, — отозвался тот. — Було интэрэсно. Якщо хочэтэ, могу зовсим до вас подключиться. Все краще, чем меня Хрыч будэ гонять, увольнением пугать… А по радио и электронике я все умею.

— Ну-ну, ты брось так про Валерьяна Вениаминовича. Он тебя правильно пуганул: связистов своих распустил! А насчет этого — подумаем. Толюнь, ты что делаешь?

Васюк-Басистов, присев возле инвертора, крутил ручки, щелкал тумблерами.

— Вертолет хочу вызвать — что!

— Не прилетят сюда вертолеты, они по другим рейсам пошли.

— Ну, вызови ты, тогда прилетят! Надо же домой… («Я знаю, что он скажет: тебе нельзя домой, ты там проспишь полсуток. А я именно и хочу выспаться дома, на чистых простынях, под одеялом, при открытом окне… и чтобы жена говорила детям: „Тише, папа спит, он устал“. А не на раскладушке с поролоновым матрасом среди бетона, мусора и цементной пыли!»)

Корнев понял состояние своего помощника.

— Толя, — сказал он осторожно, — я тоже устал. Давай так: ты выдашь мастерам в эксперименталке задание на телескопический автомат, который мы с тобой придумали, — и отправляйся домой. На весь день. Но чтобы выдать грамотное задание, тебе надо поспать. Ты ведь сейчас сам не свой. Сегодня под крышей начнут оборудовать гостиницу-профилакторий, тогда отдыхать будем, как боги, вниз не потянет… А пока — уж такая у нас с тобой суровая жизнь, друг мой Андреич! Так, действительно, раздумаешься — и позавидуешь тем, кто сейчас мирно преподает в Таращанском сельхозтехникуме.

Этот намек всегда действовал на Васюка-Басистова безотказно. Он посидел еще секунду, на бледном от усталости лице его появилась слабая улыбка. Встал.

Через люк они опустились на последний, 152-й этаж осевой башни. Терещенко двинулся вниз, а Корнев и Васюк свернули в отсек, где среди бетонных колонн и стен с пустыми дверными проемами стояли десять раскладушек без ничего, в углу лежал штабель желтых поролоновых матрасов. Здесь отдыхали инженеры и монтажники всю многосуточную эпопею создания аэростатной кабины. Здесь же они, как можно было догадаться по валявшимся на сером полу пактам из-под молока, замасленным оберткам и колбасной кожуре, питались.

— Хлебнуть бы сейчас чего покрепче, — сказал Толюня. — чтобы размякнуть. А то не уснешь…

— Неплохо бы, — согласился Александр Иванович, укладывая под себя один матрасик и укрываясь другим. — Однако — сухой закон.

Через минуту оба спали. Главный инженер звучно сопел, втягивая носом воздух. Васюк, уткнувшись в матрас, клекотал на вдохе и хрипел на выдохе.

Когда Корнев проснулся, Толюни не было. Александр Иванович взглянул на часы. Это был бессмысленный жест спросонок: что здесь могли показать его ЧЛВ, он и не посмотрел на них, когда укладывался. Да и неважно, сколько проспал, — выспался, вот главное. Время на уровне «150» ничего не стоит. Времени здесь вагон.

Он встал, от души потянулся. Ополоснул лицо под краном в соседнем отсеке, будущем туалете. Вернулся достать из сумки полотенце — и только тогда заметил возле раскладушки придавленную бутылкой пива (полной!) записку: «Задание дал — Хайдарбекову и Смирнову. До завтра». «Ну, молодец! — умилился Александр Иванович. — И работу запустил, и наверх кого-то сгонял с запиской. Да еще с пивом, драгоценностью на этих высотах. Наверно, мастера и принесли — поднимались за телескопом».

Прихватив бутылку, он выбрался на крышу. Так и есть, телескоп Максутова в кабине отсутствовал. А телеинвертер на краю площадки по-прежнему наличествовал. Александр Иванович связался с приемной, там был референт Валя. Он сообщил, что сейчас 72.55 координаторного, что Пец сорок минут назад укатил домой поесть, за главного Зискинд, он у себя в АКБ, что зампред Авдотьин желает ознакомиться с работами на местах, а референт сомневается, куда его вести.

— Как куда — повыше, туда, где пожарче. На кольцо. И объясни, что вчера вечером его еще не было. Там и встретимся, — и Корнев отключился.

Прошел между аэростатами к краю крыши, сел на бетонный выступ, высосал в два приема пиво, закурил, поглядывая вниз. Подумал неспешно: надо ограду поставить, удивительно, как еще никто не сверзился… Внизу все было каким-то невсамделишним. Вон в сумеречной стороне, в тени от башни, повис, медленно, будто нехотя и с натугой, поворачивая лопасти винта, бурый (хотя на самом деле, Корнев знал, зеленый) вертолет. И все время, пока он курил сигарету, никак не мог раскрутить винты до слияния лопастей в круг; было странно, что он не падает, а напротив — медленно волочит вверх стальную ферму. Едва ползли грузовики по спирали. А в зоне. в тягучей смоле крупноквантового пространства, и вовсе шаги маленьких приплюснутых человечков растягивались на минуты. «Нудота!»

Александру Ивановичу не хотелось спускаться вниз, в сонное царство. Здесь был иной мир, само ощущение времени приобретало какой-то необъятный пространственный смысл. Он был один на сотни часов вокруг — как на сотни километров. Случись с ним что — никакая помощь не успеет. Пустыня времени…

«Э, хватит прохлаждаться, — одернул он себя. — Время измеряется делами. А это дело закручено — и все, и привет, дальше покатится без меня».

И он зашагал вниз по лестнице, придерживаясь за стену в тех местах, где не было перил, обдумывал на ходу очередные дела. Очередных было три, все взаимосвязанные: 1) проведение послезавтра Первой Всесоюзной конференции по проблемам НПВ, 2) устройство к этому времени для делегатов гостиницы-профилактория и 3) доклады. «Такие докладища надо выдать, чтобы приезжие делегаты потом сталкивались в коридорах лбами и забывали извиниться!..»

Вообще говоря, Александр Иванович спокойно относился к конференциям, симпозиумам, семинарам и им подобным формам общения людей, объединенных только специальностью. Он называл такие сборища «говорильней»; ему самому и в голову бы не пришло поехать куда-то обсуждать свои проблемы и идеи — он предпочел бы потратить время на разрешение проблем и реализацию идей. Но возможность провернуть в Шаре за неполный рабочий день пятидневную всесоюзную «говорильню» — с пленарными заседаниями, с работой секций, с мощными докладами своих, с обеспечением делегатов всем вплоть до комфортного ночлега — не могла его не воспламенить. И сейчас за гранью беспробудного сна осталась эпопея с кабиной и «мерцаниями» — на иное, новое гнала, подстегивала его высокая тревога души: вот если не устрою как следует «говорильню» да не выдам на ней сильный доклад, то не будет мне счастья в жизни, не будет вовек!