Поэзия и проза Древнего Востока - Сборник Сборник. Страница 81

Живя на воле, кони щипали траву и пили воду. Радуясь – ласкались, сплетаясь шеями, осерчав – лягались, повернувшись задом. Только это они и умели. Когда же на них надели хомут да нацепили им на морду полумесяц – они выучились злобно коситься и выгибать шею, грызть удила и рвать поводья. Это Бо Лэ научил их лукавить и буйствовать,– и в этом его преступление...

В Хэсюевы времена [439] народ жил, не ведая, чем бы ему заняться, ходил, не зная, куда бы ему пойти; с полным ртом, с тугим животом гулял себе и радовался. Только это он и умел! Но явились мудрецы и начали насаждать свои обряды и музыку – дабы с их помощью исправить Поднебесную, стали превозносить «добро» и «долг» – дабы умиротворить сердца в Поднебесной. С тех-то пор народ и бросился без удержу за знаниями и за наживой,– и повинны в этом – мудрецы!

Когда Чжуан-цзы удил рыбу в реке Пушуй [440], от чуского царя [441] явились к нему два знатных мужа и сказали;

– Государь пожелал обременить вас службой в своем царстве!

Не выпуская из рук удочки и даже не обернувшись, Чжуан-цзы ответил:

– Слыхал я, что есть у вас в Чу священная черепаха: три тысячи лет как издохла, а цари хранят ее у себя в храме предков, в ларце, под покрывалом. Что лучше для черепахи: издохнуть и удостоиться почестей? Или жить, волоча хвост по грязи?

– Лучше жить, волоча хвост по грязи,– ответили сановники.

– Тогда ступайте прочь,– сказал Чжуан-цзы,– я тоже предпочитаю волочить хвост по грязи!

По дороге в Чу Чжуан-цзы наткнулся на пустой череп – совсем уже высохший, но еще целый. Он постучал по нему кнутовищем и спросил:

– Отчего ты таким стал? Оттого ли, что был ненасытен в желаниях и преступил закон? Или погиб под топором на плахе, когда пала твоя страна? Или стал таким от стыда, что дурными делами опозорил отца и мать, жену и детей? Или муки голода и холода довели тебя до этого? Или просто скончался от старости?

И, прекратив расспросы, положил череп себе под голову и лег спать.

Ночью череп явился ему во сне и сказал:

– По речам твоим видно, что ты искусный краснобай. Но все, о чем ты спрашивал, заботит только живых, мертвецы же этого не знают. Хочешь – я расскажу тебе о мертвых?

– Хочу,– ответил Чжуан-цзы.

– У мертвых,– сказал череп,– нет ни государя наверху, ни подданных внизу; нет у них и забот, что приносят четыре времени года. Беспечные и вольные, они так же вечны, как небо и земля, и даже утехи царей, что восседают, обратясь ликом к югу, не сравнятся с их блаженством.

Чжуан-цзы усомнился и спросил:

– А хочешь, я велю Владыке Судеб возвратить тебе жизнь, дать тебе кости, кожу и мясо, вернуть тебя к отцу и матери, к жене и детям, к соседям и друзьям?

Но череп отвечал, нахмурясь:

– Неужто я променяю царские услады на людские муки?!

[...]

Когда у Чжуан-цзы умерла жена, Хуэй-цзы пришел ее оплакать. А Чжуан-цзы сидел на корточках, стучал по глиняной корчаге и пел песни.

– Ты ведь нажил с нею детей,– сказал Хуэй-цзы,– а теперь, когда она скончалась от старости, не только не плачешь, а еще колотишь в посудину и распеваешь песни,– на что это похоже!

– Нет, это не так,– ответил Чжуан-цзы.– Когда она умерла и я остался один – мог ли я не печалиться? Но вот я задумался над ее началом – когда она еще не родилась; не только не родилась, но и не обладала телом; не только телом, но и дыханием. Смешанная с хаосом, она стала развиваться – и появилось дыхание; дыхание развилось – и возникло тело; тело развилось – и возникла жизнь, а ныне – новое превращение и смерть. Все это следует одно за другим, как времена года: за весною – лето, за осенью – зима. Зачем же теперь, когда она покоится в Мироздании, провожать ее плачем и воплями? Ведь это значит – не понимать веления Неба. И я перестал плакать.

Цзисинцзы взялся обучать для царя бойцового петуха. Через десять дней государь спросил:

– Ну, как, готов петух?

– Нет еще,– ответил Цзисинцзы,– полон тщеславия, кичится попусту.

Через десять дней государь вновь осведомился и получил ответ:

– Пока еще нет: отзывается на каждый звук, кидается на каждую тень.

Через десять дней государь спросил опять:

– Все еще нет,– ответил Цзисинцзы,– смотрит злобно, весь переполнен яростью.

Через десять дней царь вновь полюбопытствовал и услышал в ответ:

– Вот теперь почти готов: услышит другого петуха – даже не шелохнется; посмотришь на него – как деревянный. Воля и выдержка его – безупречны. Ни один петух не посмеет откликнуться на его вызов: повернется и сбежит.

[...]

Чжун-ни [442] направлялся в Чу. Выйдя из леса, он увидел, как некий горбун ловил цикад на кончик палки, смазанный клеем, да так ловко, будто собирал их руками.

– До чего же ты ловок! – сказал Чжун-ни,– Видно, владеешь каким-то секретом?

– Есть один,– ответил горбун.– В пятую и шестую луну [443] кладу на кончик палки пару бусин и осторожно поднимаю; если не падают – то из десятка цикад от меня убегают две-три; если не падают три – то удирает одна; а уж если не скатятся пять – тогда будто руками собираю. Стою – как пень, руку тяну – как сухую ветку. И пусть огромны небо и земля, пусть много в мире всякой твари – у меня на уме только крылышки цикады; не отступлю, не отклонюсь, на целый мир их не променяю – как же после этого да не поймать!

Конфуций взглянул на учеников и сказал:

– «Если соберешь волю воедино – уподобишься божеству» – да ведь это сказано про нашего горбуна!

[...]

Плотник Цин вырезал из дерева раму для колоколов [444]. Когда рама была готова, все поражались: казалось, ее делали духи. Увидел раму луский князь [445] и спросил плотника:

– Каким искусством ты этого достиг?

– Я всего лишь ремесленник,– ответил плотник,– какое у меня может быть искусство? Впрочем, один способ есть. Никогда не берусь за работу в душевном смятенииз чтобы очиститься сердцем, непременно пощусь. После трех дней поста уже не смею помышлять о почестях или наградах, о жалованье и чинах. После пяти – не смею думать о хвале или хуле, удаче или неудаче. После семи – в оцепенении не ощущаю собственного тела, забываю о руках и ногах. И уже нет для меня ни князя, ни его двора, все внешнее исчезает, и все мое умение сосредоточивается на одном. Тогда я иду в горы и присматриваюсь к природным свойствам деревьев. И только мысленно увидев в самом лучшем из стволов уже готовую раму, я принимаюсь за дело – иначе не стоит и браться. Так мое естество сочетается с естеством дерева – поэтому и работа кажется волшебной.

Чжуан-цзы был на похоронах. Проходя мимо могилы Хуэй-цзы [446], он обернулся к спутникам и сказал:

– Однажды некий инец [447] запачкал белой глиной кончик носа: пятнышко было – с мушиное крылышко. Он приказал плотнику стесать его. Умелец так заиграл топором – аж ветер поднялся: только выслушал приказ – и все стесал. Снял дочиста всю глину, не задев носа. А инец – и бровью не повел. Услыхав об этом, сун-ский князь Юань позвал к себе плотника и сказал ему:

– Попробуй сделать это же самое и для меня, А плотник ответила