Одень свою семью в вельвет и коттон - Седарис Дэвид. Страница 22

– Придется их спросить.

Он порылся в открытом ящичке и извлек оттуда пластмассовое устройство размером с кассетный плейер.

– У меня идея, – сказал он. – А давайте-ка мы проверим содержание сахара у вас в крови?

– Сейчас?

– Конечно, – сказал он. – А почему бы и нет?

Я мог привести десятки причин.

– Я просто проколю вам палец, промокну кровь специальной бумагой и вставлю листочек в аппарат. Давайте, что скажете?

– Не знаю, стоит ли…

– А игла в специальной упаковке, – сообщил он. – Абсолютно стерильная. Вы ничего не подцепите.

– Спасибо за предложение, но я, пожалуй, воздержусь.

Я пытался застелить постель, и, когда я потянулся за подушкой, он схватил меня за запястье и кольнул коротенькой иглой. «Попался!» – воскликнул он. Кровь собралась на кончике указательного пальца, и Мартин накинулся на меня, чтобы промокнуть ее полоской бумаги: «Теперь осталось только вставить бумажку в аппарат… и ждать».

Хорошая новость заключалась в том, что сахар у меня был в норме. «Можешь считать себя счастливчиком, – сказал Мартин. – У меня сахар повсюду». Он показал мне шрам на темечке и рассказал, как несколько месяцев тому назад очнулся на полу в гостиной в луже крови. «Полный провал, – сказал он. – Должно быть, врезался в стеклянный журнальный столик, когда падал». А за год до этого он потерял сознание на улице и провел ночь в канаве. «В моем состоянии может случиться все, что угодно», – признался он мне.

Подразумевалось, что он не в состоянии нести ответственность за свои действия. От этого мне не полегчало, но я все равно остался, однако не потому, что пожалел его, – просто не знал, как уйти. Это было бы странно – или даже очень странно, и, чем больше я размышлял об уходе, тем хуже представлял себе, как это можно сделать. Вскоре я уже не мог избавиться от мысли, что заслужил этот анализ крови. Я спросил, кого его мама любила больше – его или его сестру. Я посчитал себя самым умным, гордился своим умением избавляться от людей, и Мартин меня наказал. По-моему, мы были квиты.

Когда я покончил со спальней, мы переместились в гостиную. Мартин ковылял в двух шагах позади меня. Я собрал несколько смятых газет и журналов в одну кучу и начал протирать телевизор, когда он увалился на диван и включил порнокассету, предварительно вставленную в видеомагнитофон. Это была армейская история. Симпатяга рядовой провинился, недостаточно начистив сапоги сержанта, и теперь ему предстояло чертовски поплатиться за содеянное. «Видел это когда-нибудь?» – спросил Мартин. Я сказал, что у меня не было видика, и когда он спустил свои шорты, я отвернулся.

Примером для подражания в сфере уборки для меня была женщина по имени Лена Пэйн, работавшая на мою семью в конце 60-х. Я, бывало, приходил из школы и с интересом наблюдал, как она драила кухонный пол. «Пользуйся шваброй, – говорила моя Мама, – как я». И Лена печально опускала голову. Она знала то, что было неведомо моей маме: или ты хочешь вымыть пол дочиста, или ты пользуешься Шваброй – совместить обе вещи никак нельзя. Шла ли речь о глажке или о выборе наказания для ребенка, Лена знала, как лучше, и поэтому стала незаменимой. Как и она, я хотел контролировать семьи и заставлять людей быть ленивыми, не показываясь им на глаза и не говоря этого. «Разве вы не ели картофельные чипсы вчера?» – спрашивала она, хмурясь на банку размером с барабан, которую мы с сестрами устанавливали перед телеком. Предположение о том, что чипсы – это развращающая роскошь, заставляло их терять свой вкус и означало, что вечером будет меньше крошек, которые надо пылесосить. Лена была умна и очень хорошо знала свое дело. Я боготворил ее.

Я стоял в гостиной Мартина, потел и старался представить, как повела бы себя Лена, если бы кто-то из нас вдруг снял штаны и стал мастурбировать на фильм под названием Члены гарнизона. У нас тогда не было видика, но если бы и был, я воображал, что она сказала бы то же, что и я: «У меня нет видика». Это остановило бы меня, но этот парень был явно слеплен из другого теста.

Вжик, вжик, вжик. Вжик, вжик, вжик. Локоть Мартина бился о газету, лежащую сбоку, и я включил пылесос, чтобы перекрыть шум. Ничто не заставило бы меня взглянуть на него или на телевизор, так что я держал голову опущенной, пылесося одно и то же место до тех пор, пока плечо не стало ныть и мне не пришлось сменить руку. Просто сделай вид, что ничего не происходит, – сказал я себе, но это было труднее, чем игнорировать музыканта в метро или чокнутого незнакомца, севшего возле тебя за барной стойкой. Словно кашель больного, старания Мартина сеяли микробов – изнуряющие бактерии стыда, которые путешествовали по комнате в поисках нового хозяина. Как ужасно ошибаться, идти на сближение и не получить взаимности. Я подумал о голой по пояс жене-домохозяйке, открывающей двери голубому водителю UPS, о заметках, предлагающих вам удивить кого-то подачей десерта нагишом или неожиданным стриптизом. В них никогда не пишут, что делать, если этот кто-то выйдет из комнаты или посмотрит на вас с отвращением, смешанным с жалостью, которое десять, двадцать, пятьдесят лет будут заставлять вас сгорать от стыда при одной только мысли о случившемся. У меня имелся опыт в этой сфере, и угнетаюшая ошибочная показуха Мартина заставила меня снова вспомнить об этом. Я подумал о тех временах… И о времени…

Вжик, вжик, вжик. Вжик, вжик, вжик.

Теперь это была мастурбация, больше напоминавшая упражнение в решимости, а не в удовольствии. Ты мог сдаться, но, черт побери, ты человек, который доводит дело до конца, будь это валяние дурака перед незнакомцем или уборка чьей-то гостиной. Я кончу это, – думаете вы. – Я кончу это. И он кончил в конце концов, сопровождая оргазм грустным, протяжным стоном. Газета под его локтем перестала шуршать, видик был выключен, и, надев штаны, он помчался в спальню. Я не ожидал, что он вернется, и был удивлен, когда через пару секунд он вернулся со стопкой банкнот.

– Теперь ты можешь прекратить пылесосить, – сказал он.

– Но я еще не закончил.

– Мне кажется, что уже, – сказал он, потом подошел ближе и стал отсчитывать мне деньги. – Двадцать, сорок, шестьдесят, восемьдесят…

Он считал тихим голосом, не тем, каким говорил последние два часа. Этот голос был выше, с оттенком облегчения, которое следует после долгого притворства. «Сто десять, сто двадцать…». Он досчитал до двухсот, что в шесть раз превышало мой обычный заработок. «Все правильно?» – спросил он и, не дав мне возможности ответить, добавил к стопке еще тридцать долларов чаевых. «Можно тебя кое о чем спросить?» – поинтересовался я.

В этой истории мне остается непонятной именно следующая ее часть – может, из-за ее невероятности, но в большей степени потому, что, вкупе с анализом крови и пятью одеялами, это было уже слишком. Я предположил, что Мартин узнал обо мне из «Нью-Йорк Таймс», и так оно и было на самом деле. Он прочитал статью, выписал мое имя на бумажку и посмотрел мой номер в телефонном справочнике. Он также, как оказалось, выписал номер эротической службы уборки, который нашел в конце порножурнала. Имена и номера перепутались, и он позвонил, думая, что я сексработник. Такие вещи случаются, но, увидев меня, он мог осознать свою ошибку. Я никогда не имел дела с эротической службой уборки, но что то подсказывает мне, что нанимают туда по внешнему виду, а не по умению работы с пылесосом. Что-то подсказывает мне, что они проводят только поверхностную чистку.

Я неделями размышлял, почему Мартин со мной смирился. Он просто мог сказать мне, чего хочет, но такой поступок требовал другого темперамента, прямо линейности, на которую ни один из нас не был способен. Во словаре подтекстов «ОГНЕННЫЙ ОСТРОВ» означает «давай помастурбируем вместе», в то время как «кого твоя мама больше любит? «переводится как «я предпочитаю убирать на кухне в одиночку, если вы не против». «У меня нет видика» значит «ваше поведение меня беспокоит», а «вы всегда можете… ну, вы поняли» означает «я думаю, теперь ты, пожалуй, можешь раздеться». А «давай-ка мы проверим содержание сахара в твоей крови» было обычным бредом сумасшедшего.