Вновь, или Спальня моей госпожи - Сейдел Кэтлин Жиль. Страница 26

Но ему так вовсе не казалось. Эта декорация была его домом, а кровать — рабочим местом. Он работал здесь два, а то и три раза в неделю. Все это было для него не более фривольно, чем для Дженни сидеть на софе в своем кабинете.

Она скрестила руки на груди, чтобы избежать соприкосновения, и попыталась завязать разговор.

— У тебя много писем от больных лейкемией, — она плохо понимала, что говорит. — Ты усиленно занимаешься благотворительностью?

Волосы Алека были взъерошены — видно, недавно снял парик Лидгейта. Рубашка облегала только плечи, а ниже спадала свободными складками.

— Да, писем немало, — ответил он. — Но только из фонда для больных лейкемией.

Актрисы, особенно героини мыльных опер, привыкли к тому, чтобы сидеть чуть ли не на коленках у партнера. Декорации были невелики, а планы в основном крупные, и актерам приходилось стоять очень близко друг к другу. В жизни люди обычно не приближаются так к собеседнику. Они-то привыкли… Ни Карен, ни Трина, ни Пэм не обратили бы на это внимания.

— А почему такой интерес к лейкемии?

— У меня младшая сестренка была больна.

Дженни вздрогнула. Все мысли о себе и о непозволительной близости сразу исчезли.

— Надеюсь, она выздоровела?

— Нет. Умерла.

— О, Алек, — Дженни повернулась к нему, опершись локтем на изголовье, чтобы лучше его видеть. — Прости. Какой ужас!

— Да, это было ужасно, но с тех пор прошло много времени.

— Когда это случилось? Сколько ей было лет? А тебе?

— В девять она заболела, в двенадцать скончалась. Я был на год старше. Сейчас она могла бы выжить. Сегодня процент выздоравливающих намного больше. Изменились методы…

Голос Алека был бесстрастен. Видимо, привык обсуждать эту тему. Приходилось же ему выступать на заседаниях фонда. Дженни поняла, что сейчас он заговорит о лечении и медицинском оборудовании. Но это было не интересно. Ее волновали люди.

— А какая она была?

Она застала Алека врасплох — ему было бы куда легче говорить о медицинских проблемах. Помолчав, он заговорил:

— Какая? — он посмотрел вверх, на путаницу темных проводов. — Чудесная девочка — очень забавная, и словно сотканная из противоречий. Даже до болезни она выглядела хрупкой. Всегда была бледной, худенькой и довольно слабенькой. Но вся как струночка. Она обладала потрясающим чувством равновесия и поэтому ничего не боялась. Могла пройти по любому бревну на скотном дворе. А если нам нужно было до чего-то дотянуться, мы ставили ее на плечи Брюса, она приподнималась на цыпочки и… — Он замолчал, потирая ладонью затылок. — Знаешь, я не уверен, что должен тебе все это рассказывать. Но видимо, поэтому меня тянет к противоречивым женским натурам.

— Например, к Хлое Спенсер?

Как это у нее вырвалось? Дженни понимала, что не должна была так говорить. Но когда она представила себе тоненькую маленькую девочку, стоящую на цыпочках на плечах старшего брата, у девочки было лицо Хлои Спенсер.

— Хлоя вовсе не так противоречива, как мне вначале показалось.

Дженни ждала, что он заговорит вновь, но Алек молчал. Он не собирался обсуждать с ней Хлою.

— Ну, а что произошло после смерти сестренки? — спросила Дженни. — Что стало с твоей семьей?

— Вот вопрос, достойный главного сценариста!

И он был абсолютно прав. Сценаристы, пишущие для мыльных опер, всегда задают подобные вопросы. Ни одна история в их воображении не имеет финала. Конец одной был началом новой. На этом строились все мыльные оперы, и Дженни полагала, что такою же была и действительность.

— Некоторые семьи после смерти ребенка распадаются.

— Наверное, такая опасность существовала, — согласился он. — В течение двух лет мы жили только для Мэг. Делали для нее все. Именно так мы понимали семейную жизнь — когда все вместе идут к одной цели. Думаю, семья развалилась бы, если бы после ее смерти нам не на чем было бы сосредоточиться.

— А что было потом? Если можешь, расскажи.

— Потом был я. Нет-нет, — он жестком рассеял ее сомнения. — Я не болел. У меня обнаружился Талант. — Он произнес это слово так, будто оно начиналось с большой буквы. — В последние полгода Мэг очень любила, чтобы ей читали вслух. Мы читали ей по очереди, но я это занятие просто обожал, и скоро всем стало ясно, что у меня здорово получается. К тому времени и учителя это заметили и стали увещевать родителей — мол, что-то надо делать с таким талантливым мальчиком.

А возможности у меня были. На острове Принца Эдварда летом всегда много туристов, и специально для них ставятся спектакли. Знаешь пьесу «Энн из Грин Гейбла»? Я был лучшим Гилбертом на всем острове.

За уроки актерского мастерства надо было платить. Кто-то возил его на прослушивания. Если фильм снимался далеко, надо было как-то устраиваться с жильем. Старшие братья и единственная замужняя сестра помогали чем могли.

— Но быть в центре внимания семьи — огромная ответственность, — сказала Дженни. — И как ты себя чувствовал?

— Меня одолевали довольно-таки противоречивые ощущения. Я любил играть на сцене. И мне были по душе все те возможности, которые давала профессия актера. В нашей семье было шестеро детей — к тому времени уже, правда, пять — кто не захотел бы выделиться? Но когда мне было всего четырнадцать, я на все лето уехал с театральной труппой в Онтарио. Тогда я понял, что мой талант уводит меня от семьи, как когда-то лейкемия отнимала у нас Мэг… Но почему ты называешь это ответственностью? По-моему речь идет о другом.

— А ты мог бы все это бросить?

— О… — он ее понял. — К счастью, я не захотел.

— И что примирило тебя с твоим Талантом?

— Когда я… — он помолчал. — Видимо, я просто вырос, привык.

— Ты собирался сказать совсем другое!

— Совершенно верно.

— А почему? Это какая-то любовная история?

Он взглянул на нее.

— Как ты догадалась?

— Мне знакомы подобные истории.

Он улыбнулся.

— А если я тебе ничего не расскажу, ты наверняка вообразишь нечто куда более драматичное и мрачное, правда?

— Разумеется.

…Ему было шестнадцать. «Для Нью-Йорка это вовсе не рано, но для острова Принца Эдварда…» Он был милым пареньком, а та женщина приходилась сестрой его учителю актерского мастерства. Она развелась с мужем и вернулась домой, намереваясь поселиться в доме брата, вместе с его семейством. Она была костюмершей.

— И снимала с тебя мерки во всех местах, да?

— Не надо так шутить. Ведь это часть моей жизни.

Но Дженни была права — именно так все и началось.

— И как на тебя повлияло это? Ты сразу собрался ехать в Нью-Йорк, чтобы играть на сцене? Ты, наверное, думал, что актеры все время только и делают, что занимаются любовью?

— Да-да. Не смейся. Мне было всего шестнадцать. И я знал, что ничего подобного не происходило с моими братьями. И если талант давал право на такое, то я был только рад. Но давай лучше поговорим о тебе. Ты-то приехала в Нью-Йорк не затем, чтобы круглые сутки заниматься любовью.

Она покачала головой.

— На самом деле это была мечта Брайана. Мы же вместе почти с пеленок. — Ему пора бы узнать, сколько времени продолжаются их с Брайаном отношения. Все в студии были прекрасно осведомлены об этом. — У меня всегда была тяга к сочинительству. Но тогда я даже не помышляла о том, что всецело посвящу себя телевидению.

— А какие у тебя были планы?

Дженни поняла, что Алек хочет сменить тему и поговорить о ее жизни. Он заложил руку за голову и повернулся к ней лицом. Рубашка натянулась на груди. Интересно, каким он был в шестнадцать?

«Меня притягивают противоречивые женские натуры»…

Заманчиво. Ему нужны противоречия. У нее их было бесчисленное множество. «Я маленькая, но запястья у меня как у высокой женщины… я писательница, и одновременно мальчик, и Бог знает кто еще… я кажусь замужней, но это далеко не так…»

Откуда такие мысли? Она совсем не желала, чтобы мужчины ложились штабелями у ее ног. Никогда не флиртовала, никогда никого не соблазняла. Почему же в эту минуту она на все была готова?