Темная комната - Сейфферт Рейчел. Страница 46

У Михи четыре дня, и ему страшно.

Андрей дает ему свой велосипед и карту местности. Он показывает Михе, где есть красивые места, а его мать заворачивает ему в дорогу еду. Миха едет, перекусывает, снова едет.

Вечером, пристроив на колене дедову фотографию, он пишет письмо Мине. Пытается представить деда в форме. Вот он стоит с автоматом в дверях Андреевой кухни; а вот на перекрестке на окраине города. Этот воображаемый мужчина с нашивками SS – фашист опа. Человек на снимке – просто опа. Опа, каким он был до того, как Миха родился, но все равно тот же опа.

Он пишет Мине, что пока не слишком преуспел. Зачеркивает, начинает заново. Не слишком старался. Но и это перечеркивает. Берет новый лист и пишет то, что думает на самом деле. Я трус. Я не знаю, что делать.

Андрей возит Миху в своем пикапе. Михе нравится слушать, как Андрей перебрасывается шутками со своими заказчиками, и хотя он ни слова не понимает, он улыбается и от чистого сердца пожимает им руки. Он ходит по деревням, где на крылечках сидят старики, наслаждаясь теплым пасхальным утром. Показать бы им фотографию да спросить, не знают ли такого, думает Миха, но проходит мимо.

Что они смогут сказать? Он убил моего брата и еще двадцать человек? Расстреливал евреев вон в том леске? В том, прямо за моим домом. Он, видите ли, их ненавидел и хотел уничтожить.

Миха пытается представить себе голос, говорящий ему это, представить лицо. Пытается представить, каково оно, услышать такое.

Андрей обращается к нему на белорусском языке, Миха отвечает по-немецки, и они отлично ладят. На обед они пьют обжигающий чай и едят сытный хлеб с маслом и вареньем. Совсем как в Германии. Погожий весенний денек; они сидят на бровке у обочины дороги. Проезжающие машины сигналят, и Андрей приветственно взмахивает рукой. На обратном пути Миха покупает пиво для всех троих. Вечером они сидят в кухне, смотрят телевизор. Андрей и старушка смеются, Миха тоже.

Мне нужен переводчик.

Он ложится спать, но не может уснуть.

Наутро он встает рано, чтобы до завтрака сходить к Андрееву другу. Тому, что знает по-немецки. Книги в библиотеке все на белорусском языке, отвечает тот, удивившись, что Миха хочет их читать. Английские книги, немецкие книги – в Минске. А тут нету.

– Мне нужно кое-что узнать о здешних местах. Об этом, скорее всего, знают только местные люди.

Друг переминается с ноги на ногу. Миха не упоминает про деда, говорит только о войне, об оккупации и фашистах, впившись взглядом в воротник собеседника. Михе хочется попросить его о помощи. Чтобы тот знакомил его с людьми и переводил. Но речь Михи темна и неясна. Даже для него самого.

Андрееву другу за него тоже неловко.

Тут есть музей, говорит он. Не в этом городе, в соседнем. Он доводит Миху до дороги, тормозит машину и, просунув голову в открытое окно, говорит водителю, куда отвезти Миху. Оба коротко взглядывают на Миху, и водитель, улыбнувшись, распахивает дверцу. Андреев друг жмет Михе руку.

– Городок маленький. Но музей хороший.

Возле старой ратуши Миха отыскивает ветхое деревянное здание с бетонным полом. Все здесь устроено с любовью. На стенах рядами развешаны фотографии. Под ними – акккуратные таблички, вокруг – шнурки, протянутые между самодельными стойками, ограждающие музейные экспонаты от посетителей. У входа на складном стульчике сидит молодая женщина и читает. Миха опускает монеты в ящичек у ее ног; улыбнувшись, она снова погружается в книгу.

На одной стене висят картины и фотографии города, каким он был в начале века. 1925 год, центральная улица, пыльная и оживленная, резко отличается от теперешней, асфальтированной, пустой, разве что изредка проедет машина. Тогда, перед войной, он был больше. Процветал. Дома, люди, рыночная площадь. За окном дует ветер. Слышно, как шумят деревья. Ветки стучат в слуховое оконце на крыше музея.

Миха дошел до первого угла. Напротив него, в другом углу, стоят три портновских манекена, на каждом – военная форма. SS, вермахт и третья какая-то незнакомая. Грудь колесом, пустые рукава вяло свисают. Он не решается подойти к ним открыто. Прежде оборачивается. Но женщина на него не глядит, читает.

От манекенов Миху отделяют экспонаты и фотографии, запечатлевшие евреев, живших в городке до войны. Маленькая школа, написанный на идише учебник. Кладбище, надгробиями которого мостили улицы. Наконец решившись, Миха продвигается к военным мундирам.

Они измяты и потерты. Здорово износились. Два из них немецкие, а тот, который незнакомый – русский. На тяжелом эсэсовском пальто не хватает пуговицы. Оторвана, отрезана, отстреляла, потеряна. Пальто настоящее. Кто-то снял его с трупа и взял как трофей. Или же его бросил хозяин, когда бежал от Красной Армии. Или же его нашли, а потом носили с удовольствием, хоть и было оно немецкое. Тогда была зима и было холодно, а пальто шерстяное, теплое.

Завершают экспозицию сплошь военные снимки. Миха бегло просматривает их, до мундиров осталось всего ничего. Он внутренне готовится к тому, чтобы увидеть их вблизи, потому что знает, что за ними кроется. Публичные казни, улыбающиеся немцы, общие могилы, массовые расстрелы. Он не ошибся. Поникшие головы, тела, свисающие с деревьев. Молодые мужчины, целятся из винтовок в детей. Солдаты стоят, курят на солнышке, а за ними, белые и обнаженные, лежат рядами мертвые.

Миха вглядывается в лица солдат, ищет дедовы скулы, высокий лоб, глубоко посаженные глаза. Сигарету, спрятанную в ладони. Миху прошибает пот. Его там нет. Миха еще раз проходит вдоль стены, снова ищет и снова не находит.

Молодая женщина наблюдает за Михой. Но, встретившись с ним взглядом, смущается. Он пробует увидеть себя со стороны: ходит человек, разглядывает эти страшные снимки. Что ему делать – уйти, остаться, заплакать? Он не знает. Теперь ему все равно; сегодня он изо всех сил храбрится. Миха подходит к смотрительнице.

– Вы говорите по-немецки?

Она смотрит снизу вверх и ни слова не понимает, только хмурится. Потом кажется, извиняется.

– Вы говорите по-английски?

– Да, немного. Простите.

– Может быть, вы мне поможете? Вы не скажете, все эти фотографии были сделаны здесь? В этом городе?

– А-а. Те фотографии на стене? Оккупация?

– Да.

– Думаю, да. Я точно не знаю, подождите.

Она кладет книгу и торопливо идет к стене, громко цокают в маленькой комнатке каблуки. Она движется вдоль стены, читает надписи, имена и даты, а Миха идет следом.

– Вот эти – да.

Показывает ему.

– На этом стенде. Другие тоже сняты в Белоруссии, но на севере, и некоторые на западе. Их здесь разместили, чтобы показать, что все это происходило по всей стране, понимаете?

– Да. Спасибо. Вы не знаете, какие дивизии SS здесь стояли? Waffen SS?