Гараж на пустыре - Селиванов Анатолий. Страница 17

Весь этот день и в последующие дни он был рассеян, на работе ссылался на головную боль и недомогание, дома хмурился, отвечал невпопад на расспросы жены. Когда она, обидевшись, оставила его в покое, он был этому только рад. Друзьям он тоже говорил, что нездоров, отказываясь от предлагаемых встреч.

Однажды он всё-таки позвонил своему товарищу, который, как он знал, был на похоронах Мальцева. Товарищ объяснил, что хоронило много народа, а милиция до сих пор безуспешно ищет неизвестную, убившую Мальцева. Услышав это, он втайне порадовался, что рассчитал правильно и не зря ломал комедию сначала перед крепенькими ребятками из милиции, а после в прокуратуре. Он также думал, что надо бы позвонить Мальцевой, но не мог заставить себя сделать это.

Ожесточение, страх грызли его, но они же поддерживали в нём злую волю к сопротивлению. После недолгих колебаний он задался целью любой ценой овладеть распиской. Мобилизовав все своё красноречие, сдобренное обильным угощением в ресторане, он добился согласия Лобова помочь ему проникнуть в квартиру Мальцева. «Есть соображение, что в этой хате жена наставляет мне рога. Нужны доказательства». Он точно рассчитал, что довод сработает — Меченый был великий охотник до подобного рода историй.

Но после первого посещения, не принёсшего никаких результатов, кроме жалкого листка календаря, Лобов, очевидно, почуял что-то неладное и заупрямился. Никакие уговоры и посулы уже не помогали, Леха упорно заладил: «Хочешь — хиляй сам, отмычки — вот они. А мне на свою шею приключений искать неохота».

И тогда он решил рискнуть в одиночку. Он сознавал, что это его последний шанс, и поэтому надо действовать наверняка. Сославшись на переутомление, он выхлопотал на работе двухнедельный отпуск за свой счёт и начал готовиться. Когда-то, ещё в студенческие годы, он занимался спортом, неплохо бегал, и теперь, боясь, что плохой сон окончательно расшатает его нервную систему и подорвёт силы, он стал выходить по утрам в соседний сквер, усердно, до пота, делал зарядку, совершал небольшую пробежку, сторонясь пустыря с его нелепо торчавшим посередине, зловещим, как могильный склеп, строением. Помимо физической нагрузки, он каждый день подолгу упражнялся с отмычками, наловчившись в итоге сравнительно быстро отпирать входной замок своей собственной квартиры, тип которого, если ему не изменяла память, был тот же, что и в жилище Мальцева. Он также начертил подробный план мальцевской квартиры и тщательно продумал, где необходимо искать. Наконец он взялся следить за режимом дня Ольги Ивановны, фиксируя время ухода её на работу и возвращения домой.

По ночам, лёжа без сна, с открытыми глазами, он насторожённо прислушивался к доносившимся шорохам. В эти казавшиеся бесконечными часы его нередко охватывала паника: а вдруг «они» все знают, владеют его распиской и могут в любую минуту за ним прийти. Он вскакивал в липком поту, готовый бросить все и нестись сломя голову хоть на край света. Но куда? Всё равно найдут, если будут искать. Он же, в конце концов, не иголка в стогу сена!…

Но время шло, никто за ним не приходил, он успокаивался, думая, что, значит, расписка ещё не найдена, и даже Ольга, может быть, не догадывается о её существовании — ведь он хорошо знал Мальцева, тот всегда любил хитроумно прятать документы и деньги, если не носил их с собой.

После визита водопроводчика ему стало ясно, что медлить больше нельзя. Он позвонил Лобову, чтобы попытаться ещё раз уговорить его пойти с ним, и был огорчён, узнав, что Леха уехал куда-то в деревню. Итак, полагаться надо было только на самого себя. Поначалу он планировал, как и в первый раз, проникнуть к Мальцевой засветло, когда та была на службе. Но два последних дня слежки за Ольгой Ивановной показали, что дома она не ночует. И вот на третий день…

3

…На третий день ближе к вечеру в одном из тихих переулков в центре города объявился плечистый человек в чёрной куртке, джинсах и кепке, надвинутой на лоб. Он неторопливо шёл вдоль тротуара, ничем не выделяясь среди других прохожих. Перед большим шестиэтажным домом, выстроенным ещё в начале века, он замедлил шаг, оглянулся вокруг и боком нырнул в подъезд.

…В машине, стоявшей неподалёку на противоположной стороне переулка, Поздняков сказал в микрофон: «Первый, внимание, я четвёртый. Объект вошёл в подъезд. Приём». Микрофон пошуршал и ответил голосом Дудина: «Четвёртый, вас понял…»

Человек между тем все так же неторопливо поднялся по лестнице на пятый этаж и остановился перед квартирой под номером «тринадцать». Выждав немного, он надавил кнопку звонка. Внутри квартиры мелодично затренькало. Он чутко прислушался к треньканью, помедлил с минуту и снова позвонил, но теперь уже настойчиво, требовательно. И опять в квартире не было никакого движения.

Снизу загудел, поднимаясь, лифт. Человек поспешно шагнул от двери на несколько ступенек вверх, переждал, пока лифт не прогромыхал выше, а затем снова вернулся на площадку. На всякий случай он ещё раз нажал звонок, одновременно придирчиво осматривая две другие двери и саму площадку, освещённую меркнущим дневным светом, скупо струившимся сквозь оконный переплёт. Внимание его привлекла электрическая лампочка под матовым плафоном, висевшая сбоку на стене. Он приподнялся на носках и, дотянувшись до плафона, потрогал его крепления. Несколько минут он постоял в нерешительности, потом быстро спустился вниз.

Выйдя из подъезда, человек снова огляделся по сторонам, не торопясь, достал сигарету, чиркнул спичкой, закурил, попыхивая дымком, и бросил обгоревшую спичку в урну. Проделав это, он сунул руки в карманы куртки и быстро пошёл к центру города.

…«Первый, я четвёртый, — досадливо сказал Поздняков. — Объект удаляется. Отбой». Он выключил микрофон, шёпотом ругнулся и опять вышел на связь: «Внимание, седьмой, я четвёртый, объект направляется в вашу сторону. Приём».

«Четвёртый, я седьмой, — забубнил микрофон. — Вас понял, наблюдение принято».

Подъехала «Волга» с подполковником Ковалёвым, одетым в штатское. Поздняков вылез из своей машины и пересел к нему.

— Не рискнул? — спросил Ковалёв, разочарованно вскинув брови. — Может, чего заподозрил?

— Кишка тонка… Брать его давно пора, — угрюмо отозвался Поздняков.

— А если это рекогносцировка? — возразил Ковалёв. — Уж больно заманчиво взять его с поличным… Как твоя рука, подживает?

— Подживает, — охотно соврал Поздняков. Он упорно не желал принимать того человека всерьёз.

— Пойдёшь завтра с Дудиным. В управлении про тебя легенды гуляют. Будто на охоте на тебя зверь сам бежит. Вдруг и здесь так же получится, а? — Ковалёв с хитрецой глянул на Позднякова и тоном приказа обронил. — Будем ждать ещё!

«Рекогносцировка!» — он тоже мысленно произнёс это слово, выходя из дома Мальцева. Обдумывая предстоящее, он всё больше утверждался во мнении, что лучше осуществить свой замысел ночью. В темноте, полагал он, риску меньше, а со временем для поисков будет повольготнее. Правда, придётся придумывать отговорки для жены: почему и куда он ночью уходит из дома. Перспектива объяснения тяготила его. Он безотчётно побаивался этой женщины, на которой имел глупость жениться пять лет назад, в ту пору своей жизни, когда в очередной раз бросил опостылевшую работу, оформлялся на другую и вновь пылал неукротимым желанием зачеркнуть прошлое и начать всё сначала.

Сперва казалось, что так оно и будет. Жена была из очень состоятельной семьи, привыкла жить на широкую ногу, ни в чём себе не отказывая. Родители её усердно помогали им. Ему это импонировало — достаток, материальная независимость — и почти никаких усилий. Однако вскоре тесть скоропостижно умер, сохранять привычный уровень комфорта стало трудно: полагаться приходилось только на себя. Тут выяснилось, что они с женой, в сущности, чужды друг другу. Требовательная, хваткая, она работала переводчицей с итальянского и французского в одном солидном учреждении, диктовала ему свои условия и правила семейной игры, и он покорялся. Что его удерживало возле неё, он и сам уже не знал. Может быть, её твёрдая уверенность в том, что лишь она по-настоящему понимает жизнь и знает, как надо жить?