100 великих женщин - Семашко Ирина Ильинична. Страница 59

В июне 1877 года баронесса Вревская во главе небольшого отряда прибыла в 45-й военный госпиталь в Яссах. Через два дня пришёл из Болгарии первый поезд с больными и ранеными. И началась изнурительная работа, без передышки, без сна. Дочь военного генерала, выросшая на Кавказе, она, конечно, представляла себе, что ожидает её на театре боевых действий. Однако реальность грязью, кровью, страданиями превзошла всякие представления. Эта война способна была помутить рассудок даже крепкого мужика. С передовой привозили покалеченные тела, которые мало напоминали человеческие, а ведь ещё вмешивались обычные бытовые проблемы. Ей, придворной аристократке, привыкшей к комфорту, должно быть, очень тяжело приходилось в избах с чадящими лучинами — ни помыться каждый день, ни побыть в одиночестве из-за постоянного присутствия любопытных хозяев. «Я, конечно, не спала всю ночь от дыма и волнения, тем более что с 4 часов утра хозяйка зажгла лучины и стала прясть, а хозяин, закурив трубку, сел напротив моей постели на корточках и не спускал с меня глаз, — писала Вревская вдохновителю своего подвига И. Тургеневу. — Обязанная совершить свой туалет в виду всей добродушной семьи, я, сердитая и почти не мытая, уселась в свой фургон…»

В этом письме невольно прорвались эмоции Юлии Петровны. А большая часть её писем напоминает сухие, бесстрастные отчёты с редкими сдержанными горестными резюме. «…Больные лежат в кибитках калмыцких и мазанках, раненые страдают ужасно, и часто бывают операции. Недавно одному вырезали всю верхнюю челюсть со всеми зубами. Я кормлю, перевязываю и читаю больным до 7 часов вечера. Затем за нами приезжает фургон или телега и забирает нас 5 сестёр. Я возвращаюсь к себе или захожу к сёстрам ужинать; ужин в Красном Кресте не роскошный: курица и картофель — все это почти без тарелок, без ложек и без чашек».

Подвиг её напоминает, скорее, медленное самоубийство. Она словно все отринула для себя из той, прошлой жизни, словно прошла тот отрезок до конца и ни при каких обстоятельствах не желала возвращаться на прежний маршрут. К Рождеству ей дают отпуск, Юлия Петровна готовится к нему, мечтает провести его у сестры на родном Кавказе. Но в последний момент отказывается. Она отговаривается тем, что здесь слишком много дела, что сочувствие к солдатам удерживает её. Но позволим себе предположить — она просто не знала, что делать ей в мирной жизни, она единственный раз за многие годы обрела внутренний покой, смысл существования, прикаянность и она боялась это потерять. Так бывает со многими, слишком остро пережившими тяготы войны. Примечательна запись в её дневнике: «Императрица меня звала в Петербург. Князь Черкасский передал мне её слова: „Не хватает мне Юлии Петровны. Пора уж ей вернуться в столицу. Подвиг совершён. Она представлена к ордену“. Как меня злят эти слова! Они думают, что я прибыла сюда совершать подвиги. Мы здесь, чтобы помогать, а не получать ордена».

Да, свет неверно истолковал её поступок. Думали, что в экстравагантности Юлия Петровна превзошла самых смелых модниц двора, пора уж и честь знать, а она спасалась… Спасалась от бессмысленной жизни, от бестолковых разговоров и пошлых томных взглядов. Она была обречена остаться здесь. И она осталась…

Вревская умерла от сыпного тифа. В тот день стоял сильный мороз, необычный для болгарского климата. Могилу в промерзлой земле выкопали раненые, за которыми она ухаживала. Они же несли её гроб. Хозяйка дома, где квартировала русская барыня, покрыла покойницу ковром цветущей герани.

Пожалуй, Юлия Вревская, несмотря на обилие книг, статей, исследований о ней (в 1977 году вышел даже фильм), осталась одной из самых закрытых знаменитостей. Биографам так и не удалось разгадать тайну её души: кого она любила, что ненавидела, чем жила её душа. И даже самый близкий для Юлии Петровны человек — И. Тургенев — в посмертном стихотворении в прозе, посвящённом Вревской, написал: «Какие заветные клады схоронила она там, в глубине души, в самом её тайнике, никто не знал никогда — а теперь, конечно, не узнает».

АДЕЛИНА ПАТТИ

Сами обстоятельства её происхождения, казалось, не оставили Аделе-Хуане-Марии Патти (полное имя нашей героини) никакого выбора будущего. Появление на свет четвёртого ребёнка в семье драматических певцов, итальянца-отца и матери испанки, принесло с собой не только радость. Мать Аделины, пользовавшаяся на итальянской сцене заслуженной популярностью под именем Барилли, совершенно потеряла голос, разрешившись последним ребёнком. «Аделина все взяла у меня», — говорила артистка, навсегда расставшись с театром.

Однако природа, как известно, пустоты не терпит: лишив мать голоса, она подарила гениальный дар дочери.

В семье, где всё было связано с музыкой, Аделина, конечно, не могла остаться равнодушной к гармонии звуков, однако даже для видавших виды актёров Патти ошеломляющим показался талант их последыша. В связи с денежными затруднениями семья вынуждена была перебраться в Америку, где в 1850 году юная певица и вышла впервые на сцену. Чувствуя себя уже настоящей артисткой, семилетняя Аделина наотрез отказалась появиться на сцене с куклой в руках, как того хотели устроители концерта, надеясь умилить американских слушателей.

Строптивость характера, проявившаяся у Патти в раннем возрасте, не раз испытали на себе антрепренёры, партнёры актрисы по сцене, служащие театра. Иной раз её вздорность помогала карьере, но чаще служила поводом для анекдотов о несносной диве. Аделина была так капризна, что её единственный учитель, он же — муж её старшей сестры, Морис Стракош, никогда не спрашивал Патти, расположена ли она сегодня заниматься. Во избежание ссор этот хитрый педагог садился за инструмент и начинал проигрывать ту оперу, которую необходимо было выучить. Через некоторое время дверь репетиционной комнаты распахивалась и на пороге появлялась бодро напевающая только что исполненный Стракошем отрывок ученица… К счастью, музыкальная память её казалась феноменальной: трех-четырех раз прослушивания Аделине было достаточно для точного воспроизведения своей партии.

Помимо голоса и прекрасных музыкальных способностей природа наделила Патти редкой выносливостью. Родители, конечно, понимали, что частые выступления маленькой дочери могут отрицательно сказаться на её голосе, но поскольку другого выхода из отчаянной нужды у них не предвиделось, они разрешали Аделине отправляться на новые и новые гастроли. За четыре года странствий по городам Южной и Северной Америки девочка дала более трехсот концертов.

С юной Патти в этих путешествиях случались самые настоящие приключения: в Сантьяго девятилетнюю артистку настигло сильнейшее землетрясение, разрушившее весь город; в плавании к берегам Кубы она едва не погибла во время шторма. Говорят, что маленькая Аделина выказала при этих катаклизмах невозмутимое присутствие духа. В Пуэрто-Рико, где никогда не видели иностранных артистов, зрители, очарованные серебряным голосом Патти, серьёзно решили, что перед ними на сцене — сверхъестественное существо и прозвали Аделину «маленькой колдуньей».

Но современному человеку стоит больше всего подивиться тому, как при таком колоссальном напряжении (фактически девочка давала по концерту через каждые четыре дня) Патти сохранила свой неповторимый голос. В 1855 году стараниями все того же «ангела-хранителя», Стракоша, Аделина прекратила выступления и начала готовиться к карьере оперной певицы. За четыре года Патти освоила девятнадцать партий. Её учитель смог объяснить девушке всю ответственность возвращения на сцену «бывшего вундеркинда». Слишком часто способные дети вырастали в серые посредственности, поэтому Патти обязана была ворваться на оперную сцену с особым шиком, превзойти соперниц своими данными, как когда-то маленькая Аделина превосходила сверстников.