Космонавты живут на земле - Семенихин Геннадий Александрович. Страница 23

– Эк разрисовал-то его маляр какой-то, – проговорил он с наигранной веселостью, и все поняли, что этой репликой он хочет сгладить впечатление от своей недавней вспышки. – Не мог, бедолага, ничего получше придумать. Хочешь не хочешь, будем пить чаек с пирожными и этими змеями вприкуску.

Семушкин и Горелов вяло улыбнулись, а Лева Горышин протестующе поднял руку.

– Что вы, товарищ старший лейтенант! Разве так можно о змеях?

– А как же еще о них?

– Нет, я с этим не согласен, – возразил деловито Горышин. – Змея – это умное существо, скажу вам. Я, конечно, исключаю всяких гадюк и медянок, но есть змеи, заслуживающие уважения. Недаром в Индии, да и у нас в Средней Азии, дехкане и почтенные аксакалы некоторых змей священными считают. Вы думаете, я шучу? Самым серьезным образом. Родился и вырос я в Гиссарской долине и тамошнюю жизнь знаю. Например, такая змея, как кобра, во многих местах почитается.

– Это за какие-такие заслуги? – недоверчиво покосился на него Иванов.

– А за повадки свои.

– Какие же у змеи повадки? – пожал Иванов плечами. – Коварство да злость.

– Нет, не скажите. Кобра среди змей – что лев среди зверей, но гораздо его благороднее. Она никогда не нападет на свою жертву исподтишка, как гадюка или гремучая змея. Она на бой выходит, словно рыцарь. Раздувает свой капюшон и начинает подниматься. И прямо в глаза вам глядит, если хочет броситься. Мне в детстве мать рассказывала. Была в нашем кишлаке во времена басмаческих банд одинокая старуха. Ее сыновья ушли к красным. Старая эта таджичка умела заклинать змей, и в ее юрте постоянно кобра жила. И вот однажды прискакала банда местного бая. Старую женщину за волосы вытащили из юрты, паранджу сорвали, ноги баю целовать велели. Она была гордой, от сыновей не отреклась и баю в лицо плюнула. Тот маузер выхватил и – наповал. Ускакали басмачи в центр кишлака. В самом богатом доме устроили для себя вечером роскошный плов. Перепились все основательно. Потом раздели и уложили бая на самую лучшую кошму, загасили свет. Ночью бай проснулся от какой-то непонятной тревоги. Почувствовал, будто кто-то тонко свистит рядом и струйка холодная по лицу. Открыл глаза, а над ним голова кобры. «Змея!» – завопил он, но в ту же минуту кобра прыгнула…

– А ты не врешь? – недоверчиво спросил внимательно слушавший весь этот рассказ Семушкин.

– Провалиться на месте! – воскликнул Горышин и совсем по-восточному поднес к груди скрещенные ладони. – Но вы послушайте, что произошло дальше. Пока пьяные басмачи проснулись, зажгли свет и стали выяснять, что и почему, кобру как ветром сдуло. Они даже сначала не поверили, решили, что у бая мираж от сорокаградусной, да только видят, что тот уже хрипит и корчится. «Это меня змея той проклятой старухи покарала, – говорит он басмачам. – Сожгите завтра ее змеиное гнездо…» Басмачи решили сделать, как он велел. Прискакали к пустой юрте и стали ее поджигать со всех сторон. Двое подожгли и, отойдя в сторону, любовались, как она огнем занимается, а третий едва огонь успел высечь, почувствовал, что затылок от холода сводит. Обернулся, а кобра уже для прыжка раскачивается. Он на весь кишлак заорал от страха, да было поздно. И опять, пока двое до него добежали, кобры и след простыл. Пришлось им не по одному баю, а по двум бандитам сразу салюты из маузеров давать. Юрта, конечно, сгорела, басмачи ускакали, наших почуяв. Но старики и до сих пор рассказывают, что долго мимо того места ходить было страшно. Кобра даже пепелище охраняла…

Горышин замолчал и с удовлетворением отметил, что еще никто из летчиков не поднес к губам стакана с чаем.

– Товарищи, нектар остынет, – всполошился он и, звякая ложкой, стал размешивать сахар.

– Так кто же виноват, что уже остыл? – добродушно усмехнулся Иванов. – Не сам ли? Загипнотизировал своим рассказом, что твоя кобра.

Все засмеялись, а Горышин, отхлебнув глоток и прикрыв при этом глаза, сказал:

– А то вам еще одну историю, с коброй связанную, расскажу. Она короче.

– Валяй, – принимаясь за пирожное, согласился Иванов.

– Только это уже легенда, – предупредил Лева.

Дрова дружно трещали в печурке и по всей комнате распространялось благословенное тепло, понемногу навевающее на усталых летчиков сонливость. Гудел за окном ветер, и в тон ему приглушенно гудел голос Горышина.

– Жила в одном кишлаке красивая девушка по имени Гюльджан. Косы, глаза – одним словом, красавица первого класса. Ее не трогали змеи, а большая сильная кобра часто приползала в ее жилище. Приехал в кишлак великий эмир с многочисленной свитой…

– На ЗИМах или на «Волгах»? – невинным голосом спросил Алеша.

– Помолчи, – сердито осадил его рассказчик, – то же в девятнадцатом веке было. Так вот, увидал великий эмир красавицу и приказал зачислить ее, что называется, в штат своего гарема. Ему не надо было, как начальнику отдела кадров, писать аттестации, представления, готовить проект приказа и прочее. Указательным пальцем пошевелил – решение принято. Девушка та отчаянно сопротивлялась, но слуги связали ее по рукам и ногам, доставили в эмирский дворец. Ночью к ней пришел в спальню эмир. «Ты будешь моей самой любимой женой, только подари мне свои ласки», – уговаривал он. «Никогда!» – закричала девушка. Тгда эмир стал добиваться ее силой. Вдруг он почувствовал, что сбоку кто-то пристально смотрит на него. Оглянулся – кобра. Уже для прыжка изготовилась и капюшон свой до предела раздула.

– Словом, готовность номер один, – вставил Горелов.

– Затрясся эмир в испуге, окаменел и стал ее упрашивать дрожащим голосом: «Послушай, кобра, ты самая сильная и самая мудрая змея. Пощади, не отнимай меня у моего народа. Я не хочу, чтобы осиротел этот дворец и подданным некому было платить дань. Пощади, и я тебя озолочу». «Хорошо, – ответила кобра человеческим голосом и перестала раскачиваться. – Так и быть, я оставлю тебя для твоего народа. Он сам в тебе когда-нибудь разберется и сделает то, чего не сделала я. Но за то, что ты обидел мою госпожу, я должна тебя наказать. У тебя при гареме много евнухов, о великий эмир! С завтрашнего дня их станет на одного больше». Наутро великий эмир распустил свой гарем.

– Ай да история! – всплеснул руками Иванов. – Не дай бог оказаться на месте этого повелителя.

Семушкин, закрывая поддувало печурки, аппетитно зевнул.

– Интересно знать, эти самые кобры спят аль нет?

– Разумеется, спят! – убежденно воскликнул Лева.

– Тогда и нам пора на боковую. А то снова в кабины могут усадить…

Они разделись и загасили свет. Взбивая подушку, Иванов пробурчал:

– Ты бы, комсорг, почаще такие байки комсомольцам рассказывал. Успех бы имел.

Горелов подумал, что Иванов попал в самую точку. Дважды Алеша побывал на беседах Горышина с комсомольцами и дважды уносил тягостное чувство. Были эти беседы нудными, вялыми, а теперь этот же самый человек раскрылся перед ним совсем с другой стороны.

– Поспим, что ли! – сказал Иванов.

Слова его прозвучали как приказание, и воцарилась тишина. Алексей закрыл глаза и попытался уснуть. Его товарищи по дежурству быстро смолкли, и комната наполнилась ровным дыханием. А ему не спалось. Он вспомнил Верхневолжск, домик на Огородной с голубыми наличниками, мать. Тревожась, подумал: «Почему от нее так давно нет писем? Может, заболела?» Потом мысли его вернулись к Соболевке, аэродрому и к тем, кто лежал сейчас рядом на соседних койках. Как-то быстро промелькнули эти месяцы, и он, сам в то не веря, стал уже немножко другим. В нем появилось больше сдержанности, уверенности в своих силах. «Все-таки это здорово – водить в небе такую сложную машину! – признался он себе. – И ребята здесь все такие хорошие – и летчики, и техники. Никто ни разу не обидел. Если пошутят, то незлобиво. Если увидят, что споткнулся, – помогут встать».

И ему захотелось, чтобы у них всегда все было хорошо. Даже у замполита Жохова. «Вот острят по его адресу, шуточки отпускают обидные, – рассуждал Алеша, – а у него столько дел своих и забот, разве сочтешь! И все трудные, сложные. В войну он сражался, а сейчас уже постарел и, наверное, последние годы служит. Все ему помогать должны, не только критиковать, как Лева Горышин… Или вот лежит рядом старший лейтенант Иванов. Спит или только затаился, думает о жене. Рак, конечно, дело дрянное. Люди изобрели атомную энергию и космические корабли, а рак как косил их, так и косит. Но надо как-то потеплее утешить старшего лейтенанта. Верить бы в выздоровление ее заставил… Да ты совсем как горьковский странник Лука, – оборвал самого себя Горелов, но тотчас же самому себе и возразил: – А может, лучше, если от утешения человеку легче?! Вот и Семушкин мрачный ходит. Видимо, носит в себе какую-то боль, ни с кем не делясь. Или Лева Горышин. Неплохой парень и летчик стоящий. А с комсомольской работой у него не ладится…»