Космонавты живут на земле - Семенихин Геннадий Александрович. Страница 66

Алеша слушал, не проронив ни одного слова.

– Это не кости, Сергей. Кости тут ни при чем, это – воля!

– Воля, говоришь? – захохотал Ножиков. – Так я же умышленно это слово опустил. Иначе ты опять бы сказал, что я тут партбюро провожу. На-ка, возьми лучше, – закончил Сергей, протягивая Алексею его рапорт.

Горелов взял рапорт, порвал его на клочки…

Горелов часто думал о том, как встретится с Юрием Гагариным. Но так случалось, что космонавт-1, наезжавший иногда по служебным делам в их отряд, появлялся здесь в те дни, когда Алексей или бывал на занятиях в академии, или на учебных полетах, в сурдокамере, или на вестибулярных тренировках. Однако встреча эта состоялась неожиданно и до крайности просто.

Ранним утром шел Горелов в штаб по широкой асфальтовой дорожке и у цветочной клумбы наткнулся на веселую группу людей. В центре с непокрытой головой стоял генерал Мочалов, рядом щурился на солнце замполит Нелидов. Их окружали космонавты, что-то наперебой рассказывавшие под одобрительные раскаты генеральского смеха. В центре группы Андрей Субботин совсем вольно обнимал крепко сложенного молодого полковника. Подошел Алексей, всем откозырял да так и ахнул: это же Гагарин! Удивительно солнечными были глаза первого космонавта, а на губах трепетала та самая «гагаринская» улыбка, которая столько раз была воспета на всех языках мира и только здесь, в городке космонавтов, среди своих, была такой по-домашнему простой. Андрей Субботин совсем фамильярно подергал Гагарина за локоть и, перекрывая голоса других, сказал:

– Юра, а вот это наш новенький. Старший лейтенант Горелов.

– А я знаю, – просто сказал знаменитый космонавт. – Но он настолько неуловим, что езжу, езжу, а застать не могу. Здравствуйте, Алексей Павлович. Рад с вами познакомиться.

– А уж меня и не спрашивайте о радости, Юрий Алексеевич! – воскликнул Горелов и потряс его руку.

Поправляя встрепанную ветром шевелюру, генерал Мочалов напомнил:

– Это он пробивался к вам, Юрий Алексеевич, с рапортом в Верхневолжске, когда вы проезжали этот город.

– Ах, Верхневолжск! – оживился Гагарин. – Это где нас колокольным звоном встречали. Помню, помню. Что же, Алексей Павлович, не удалось тогда рапорт вручить?

Серые глаза Горелова брызнули смехом:

– Куда там, Юрий Алексеевич. Даже за дверцу вашей машины подержаться не пришлось.

– Верю, – засмеялся первый космонавт, – придет время, сами еще не раз убедитесь, что далеко не всегда легко бывает космонавту быть доступным и внимательным, когда его встречают тысячи.

Гагарин, перестав смеяться, посмотрел на часы.

– Ну вот что, – сказал он, обращаясь к Горелову. – Делу время – потехе час. Сейчас мы будем совещаться, а в пятнадцать десять заходи в кабинет начальника штаба. Потолкуем, волжак.

Алеша явился в назначенное время. Юрий Алексеевич без кителя сидел за столом полковника Иванникова, что-то писал. Сильные его лопатки туго обтягивала офицерская рубашка. Судя по подстриженным вискам, он недавно побывал в парикмахерской. Метнув на Горелова беглый взгляд, одобрительно отметил:

– А-а, пришел, волжак. Отлично. Сядь подожди.

Минуту спустя он закрыл записную книжку, спрятал в карман авторучку – и потекла беседа. Сначала Юрий Алексеевич заставил Горелова рассказать о себе. Слушал терпеливо, подперев рукой подбородок. Потом заговорил сам и незаметно увлекся. Вспоминал первые тренировки космонавтов, первых тренеров и врачей, руководивших опытами, приводил разные смешные истории, которые произошли либо с ним самим, либо с Титовым, Быковским, Николаевым. Горелов смотрел на его молодое, свежее, будто росой умытое, лицо и дивился: сколько энергии таится во взгляде веселых глаз космонавта, в росчерке рта и его точных, выдающих ловкость и силу движениях! И, глядя на него, думал Алексей: «Вот сидит передо мной человек, которому суждено навечно остаться в истории. Будут проходить десятилетия и столетия, совершаться революции и землетрясения, уходить в прошлое и сменяться более совершенными социальные системы, а имя Юрия Гагарина вечно будет жить в истории, точно так же, как и имя Главного конструктора, создавшего первый космический корабль. А ведь всего на неполных семь лет старше меня Гагарин».

Неожиданно улыбка сбежала с лица Юрия Алексеевича, и он спросил:

– Значит, обжился, говоришь, и в отряде понравилось?

– Понравилось, товарищ полковник, – подтвердил Горелов, почувствовав, что сейчас надо отвечать деловито. И действительно, Гагарин заговорил строже, даже на подчеркнутое «вы» перешел, и подумал Алеша, что таким суровым и требовательным едва ли представляет Юрия Гагарина кто-либо из тех, кто знает его только по портретам, газетным очеркам да кинофильмам.

– С вашей подготовкой меня генерал Мочалов ознакомил, – продолжал Гагарин, – видел я и отчеты, и расшифрованные кардиограммы. Хорошие показатели, товарищ старший лейтенант. Значит, надо еще упорнее над собой работать. Профессия летчика-космонавта среди героических профессий самая молодая. Но и она уже имеет два поколения. Побывавшие в космосе – одно поколение, готовящиеся к запускам – другое. Первое поколение тем мир удивило, что побороло силы земного притяжения и вырвалось в космос. Вы же пойдете дальше, вам будет интереснее и сложнее. Готовы ли вы к трудностям? Лично вы, старший лейтенант Горелов?

Алеша поднялся и твердо, не избегая испытующего гагаринского взгляда, ответил:

– Готов, товарищ полковник. Всегда готов.

И первый космонавт снова осветился доброй улыбкой, давая понять, что уводит его от официальной беседы в русло дружеского доверительного разговора.

Володе Кострову далеко не всегда было весело. В маленьком отряде космонавтов за ним давно уже укоренилась репутация самого уравновешенного и вдумчивого человека. Даже наиболее строптивый, порою задиристый и острый на слово Андрей Субботин воспринимал любой его совет, как приказ самого высокого начальника. Горелов его попросту боготворил, Дремов и Карпов часто обращались к Кострову за помощью и в житейских делах, и в учебе. Женя и Марина угадывали в его мягких, адресованных им замечаниях трогательную заботу старшего о младших. Сергей Ножиков – тот, пожалуй, не выносил на обсуждение в партийном порядке ни одного вопроса, не согласовав его с Володей. И когда в самых задушевных беседах космонавты размышляли, кто из них будет кандидатом на очередной полет, рослый Олег Локтев или порывистый, всегда чуть возбужденный Игорь Дремов при всеобщем одобрении говорили:

– Как кто? Конечно же, майор Костров.

Но самому Кострову далеко не всегда казалось, что это будет так.

У всякого человека есть широкий круг друзей, которым он свободно рассказывает о себе почти все. Есть и более узкий круг, с которым он делится своими тайнами, замыслами. И есть, наконец, своя собственная совесть – беспощадный и неподкупный судья и советчик. Ты можешь поступать так или иначе, внимать или не внимать ее голосу, но совесть все равно скажет свое беспристрастное слово, скажет одному тебе – прямо, без обиняков.

Володя Костров часто советовался с собственной совестью. Она представала перед ним в образе тихого и с виду застенчивого человека с небольшими темными усиками и мягкой прядью волос на лбу. Этого человека он не видел с июня сорок первого года, но единственную фотографию его бережно хранил и в эвакуации, и потом, когда умерла состарившаяся от горя мать, оставив в немногочисленных бумагах официальную справку со страшными словами: «Пропал без вести». И когда возникала необходимость посоветоваться о чем-то самом сокровенном с собой, он мысленно обращался к этому человеку, как к собственной совести. «Ты меня выслушай, отец. Выслушай и скажи, что бы ты сделал на моем месте. Все ребята намного меня моложе и сильнее. И Карпов, и Дремов, и тем более Горелов. Они сложены не хуже, чем римские гладиаторы, легко переходят с турника на брусья, оттуда на кольца или батуд. А я тихонько отхожу после первого же комплекса упражнений в сторону, потому что учащенное дыхание распирает мне грудь. И отхожу в сторону я только затем, чтобы ничего этого не заметил наш физрук Баринов. Однако он всевидец. Он уже давно отметил, что мои прыжки через голову над сеткой батуда стали тяжелее и падаю я не так ловко, как три-четыре года назад. Но он подходит ко мне и по-братски шепчет в самое ухо – так, чтобы другие не услыхали: „Ничего, Володя. Мы же старая гвардия. Нам трудно с такими, как они, тягаться. Успокойся. Полторы минуты передышки, и снова к снарядам“. Я беру себя в руки и опять, как на поединок, выхожу к снаряду. Но мои тридцать семь! Они никак не хотят соревноваться с двадцатью шестью Игоря, двадцатью восемью Карпова и тем более двадцатью тремя самого молодого и крепкого среди нас – Алеши Горелова. Так же и в термокамере, на вестибулярных тренировках, когда ты с закрытыми глазами раскачиваешься на качелях или вращаешься на стуле, устроенном в полосатом шатре, а белые и черные полосы, густо нарисованные на холсте, мечутся перед твоими глазами, извиваясь, словно змеи. Выходишь, а потом тебя сдержанно успокаивают: „Сносные показатели“. Сносные! Шесть, пять лет назад они были отличными. И чего скрывать: тогда, на рубеже первого запуска, я тоже лелеял надежду занять место в кабине первого космического корабля. Но я не полетел ни тогда, ни в следующий раз. Два года назад меня обнадежили: следующий полет – твой. Нелепая, совершенно случайная операция, и я на три месяца выбыл из строя накануне стартовой горячки. А годы прибавились. Даже вес стало тяжелее регулировать, чем раньше. Того и гляди, белая прядка засветится в голове. Вот ты и скажи мне, отец, что делать?» – спрашивал Володя Костров свою собственную совесть, так похожую на отца. Но она молчала, и он ходил погруженный в сомнения.