Пыльная буря - Семенихин Геннадий Александрович. Страница 1

Почему всякое печальное расставание смывается дождем? В тот весенний вечер было именно так. Низкие тучи затянули зеленые горы и полоску песчаного морского берега, цеплялись за крыши шестнадцатиэтажных домов-башен и обломки древней крепости на холме, звенели капли об асфальт городских улиц, потеки размазали афишу с фамилией заезжего эстрадного певца. Троллейбусы поднимали целые тучи брызг. Казалось, что над всем человечеством шел угрюмый проливной дождь.

Полковник Страхов стоял у входа в здание железнодорожного вокзала и с надеждой смотрел на прилегающую к нему широкую площадь. «Нет, не придет, – огорченно думал он, поглядывая время от времени на часы. – Ясное дело, не придет, и зря я тут мокну. Да и осуждать ее не за что. И я бы на ее месте так поступил». Он досадливо снял с головы отяжелевшую фуражку с авиационным крабом, стряхнул с ее намокшего верха капли и снова водрузил на голову. И вдруг под бровями с сединкой в зеленых колких глазах сверкнула радость. Он увидел, как, огибая лужи, торопливо пересекает привокзальную площадь женщина под зонтом в сером кожаном пальто. В руке у нее алел букетик красных гвоздик.

Страхов побежал навстречу и остановил ее где-то посередине площади. Он схватил ее за руки: и за ту, что сжимала зонтик, и за другую, в которой был букетик цветов, крепко их сжал.

– Валентина, вы пришли.

Она ответила ясной доброй улыбкой:

– А как же иначе. Ведь дружба есть дружба.

Полковнику было за пятьдесят, женщине под тридцать. Худощавое смуглое лицо с большими темными глазами, омытое дождем, было удивительно свежим и привлекательным. Узкий подбородок, отмеченный родинкой, весело вздрогнул, когда она сказала:

– Пощадите, пожалуйста, зонтик. Если я его уроню, погибла моя прическа, двухчасовой труд парикмахера. А ведь на нее я израсходовала последнюю хну.

Страхов выпустил ее руки, а женщина протянула ему букетик.

– Это вам. Семь красных гвоздик, лучше под таким дождем найти не смогла. Довезите до Ленинграда, очень прошу. Их же легко сохранить.

– Зачем же вы убеждаете, я ведь не возражаю. Сердечное спасибо за подарок. Как жаль, что до отхода осталось восемь минут.

– А где же ваш чемодан? – обеспокоенно спросила женщина.

– Уже в купе, Валя. Идемте.

На перроне дождь набросился на них с еще большей яростью.

Где-то в горах шевельнулся гром. У входа в вагон Валентина решительно тряхнула головой.

– В купе не пойду. Здесь хоть поговорить свободнее можно.

Но они ни о чем не говорили, лишь обменялись грустными улыбками. А когда зажегся зеленый огонек светофора, она тихо попросила:

– Если в будущем году приедете навестить своего друга, позвоните и мне. Буду рада.

Полковник сделал к ней нерешительное движение, но резко его прервал, потому что подумал: «А можно ли, да еще у всех на виду?»

И тогда Валентина смело его обняла и поцеловала в губы. И он тоже ее поцеловал и побежал за двинувшейся вперед подножкой вагона, а потом долго махал из тамбура, пока не скрылась из глаз высокая прямая фигура Валентины, продолжавшей стоять под дождем.

Вместе со Страховым в одном купе ехали двое: щеголеватый немолодой блондин сидел без пиджака в кремовой льняной рубашке с ярким широким галстуком, явно заграничного происхождения, и равнодушно читал газету. Русоволосый парень в синем спортивном костюме взбивал подушку на второй полке. Оборотившись, прищурился и насмешливо спросил:

– Это была ваша дочь, товарищ полковник?

– Нет.

– Значит, любимая девушка, – бесцеремонно рассмеялся он. – Тогда, как говорится, вам можно только позавидовать. В ваши годы, и такая красивая. Значит, седина в бороду, а бес в ребро?

Страхов резко тряхнул головой, так что рассыпались густые волосы, в зеленых глазах его полыхнуло бешенство, но он взял себя в руки и погасил в них недобрый огонь. Лишь полоска рта побелела, потому что нелегко далось ему это. Пожилой пассажир отложил газету и укоризненно посмотрел на парня в спортивном костюме. А полковник нежно поправил в вазочке одну из семи гвоздик, подаренных ему при прощании. От пожилого пассажира это движение не укрылось, и он мягко улыбнулся:

– А в самом деле, товарищ полковник? Нас не случайно озадачил прощальный поцелуй. Для поцелуя взрослой дочери ему не хватало сдержанности, а для поцелуя влюбленной женщины он был слишком застенчивым, даже стыдливым. Одним словом, со всех точек зрения нетипичный поцелуй.

Страхов неопределенно пожал плечами.

– Не угадали, дорогие попутчики. Все гораздо проще и сложнее. Четыре дня назад эта хрупкая женщина спасла мне жизнь. Мне и еще девяти пассажирам рейсового самолета АН-2.

– Вот так сюжетец! – воскликнул парень в спортивном костюме. – Так расскажите же нам об этом незаурядном случае. В дороге принято повествовать о самом интересном. Традиция!

– Успеется, – усмехнулся Страхов и вышел из купе.

Прислонившись горячей щекой к холодному стеклу, он долго смотрел в окно набиравшего скорость поезда. Длинной желтой полосой тянулись вымокшие от дождя песчаные пляжи с голыми топчанами и тентами, пустынные совершенно. Шторм накатывал на берег огромные пенистые валы. «А зачем я на него обиделся, на этого парнишку. Что он может понять?» Страхову хотелось сейчас думать только о Валентине и о тех томительных, полных риска минутах, что пришлось пережить ему четыре дня назад. Сейчас он был твердо убежден в одном: сколько бы не прожил он еще и в какой бы день его не спросили, он со всеми деталями расскажет о пережитом. Такие минуты врезаются в человека тем ярким светом воспоминаний, без которых немыслимо оценить прошлое.

В этот далекий от Ленинграда горный край Александр Николаевич Страхов прилетел проведать старую мать и родного брата своего бывшего воздушного стрелка Вани Ольхова.

Два дня прогостил он в их новом домике, прилепившемся к подножью горы на месте старенькой сакли, продуваемой ветрами всех направлений. На третий день надо было возвратиться в город. Когда он приехал на маленькую, начинавшуюся от обрыва взлетно-посадочную площадку, зеленый АН-2 уже стоял возле вагончика, заменявшего аэровокзал. Страхов отметил, что бортовой номер был другой. Сюда он летел на ноль два, а на фюзеляже этой машины стояла цифра одиннадцать. «Стало быть, с другим экипажем полечу», – подумал он, садясь в самолет. Все пассажиры уже успели разместиться, и ему осталось самое крайнее место в хвосте.