Коровка, коровка, дай молочка - Семенов Анатолий Семенович. Страница 18

— Мы закончили, — сказал он. — Что ещё надо?

— Капусту в погреб спустили? — сказал женский голос — Больше ничего не надо. Идите по домам.

Когда мужчины ушли, женщины ещё долго возились в кухне, в подполье и кладовой, наводили порядок и устанавливали все к месту.

На шум пришла соседка Марфа Николаевна Бобылева, и лавина упрёков обрушилась на неё.

— Не знала, — оправдывалась старуха. — Ей-богу не знала.

— Проведать надо было. Рядом живёшь.

— Я проведовала. Так она хоть бы словечком.

— Что уж, ни о чём так и не говорили?

— Она все на руки жаловалась, что не заживают долго и болят ещё хуже.

— Ну вот! — воскликнула Анисья. — А я о чём говорила! На руки надеялась, что заживут скоро. Потратила все денежки.

Марина и за ней все остальные вошли в комнату, где сидела на кровати Галина Максимовна. Женщины понимали её состояние и не знали, с какого боку подступиться. Захлопнув крышку подполья, последней пришла из кухни Наталья Сорокина.

— Ну, Максимовна, — весело сказала она, расталкивая женщин и проходя вперёд, — картошки навалом. Редьку, свёклу, морковь я положила в угол возле лесенки. Крысиные норы тряпками заткнула. Крыс и мышей можешь не бояться. Удрали к соседям или с голоду подохли.

— Зачем вы сделали это? — спросила Галина Максимовна, не поднимая головы.

— Ты это, Максимовна, выбрось из головы, — сказала Наталья, по привычке жестикулируя руками. — Слава Богу, тебя знаем не первый год. Всегда уважали и уважать будем. Может, в горячах что и не так сделали, деликатней надо было как-то, так ты уж прости. Когда тут было соображать? Господи! Умом рехнулись.

Галина Максимовна выпрямила спину, гордо подняла голову и, борясь со слезами, навернувшимися на глаза, сказала срывающимся голосом:

— Я со дня на день… жду перевод из города.

— От кого?

— Из комиссионного магазина.

— А-а…

Протяжными унылыми возгласами женщины выразили своё отношение к комиссионному магазину.

— Пока из комиссионки дождёшься, — сказала Марина, — двадцать раз сдохнуть можно.

— У меня там хорошие вещи.

— Сейчас везде полно хороших вещей. Никого этим не удивишь.

— Я послала письмо, чтобы уценили, и послала письмо сестре в Воронеж. Оттуда должны прислать.

— Все это ты ерунду говоришь, Максимовна, — сказала Наталья. — Всё это тебя не спасёт. Вот картошки мы запасли — другое дело. И на семена хватит, и до нового урожая, и ещё останется. А чтоб добро зря не пропадало, поросёнка заведи. Поросёнка я тебе дам. Моя свинья скоро опоросится. Во какая свиньища. — Наталья подняла руки в обхват и, будучи сама толстой, показала, что её свиньища раза в три толще её, и опустила руки. — Свинья ещё супоросная, а покупателей бывало — перебывало. Кому-нибудь и за деньги не дам, а тебе даром дам.

— Ничего мне даром не надо. За всё, что вы привезли, я рассчитаюсь. И картошку верну. С нового урожая. Я отдам, — Галина Максимовна окинула всех взглядом и разволновалась ещё больше. — Я вам все верну. Спасибо за помощь, но я… я…

— Хорошо, хорошо, Максимовна, — торопливо начали поддакивать женщины. — Не спеши отдавать-то. Выздоравливай да выходи на работу. Главное — выздоравливай.

— Бабы, ну вас к монаху. Идите на улицу, — сказала Наталья и энергично замахала руками. — Идите и подождите меня там. Мне надо сказать пару слов. По секрету.

Выпроводив женщин, Наталья подошла к кровати и взяла ремень, который лежал сбоку от Галины Максимовны, прикрытый подушкой.

— Для девчонок приготовила, — сказала Наталья, усаживаясь рядом на кровать. — Ты их не трогай. Не надо. Не выдержали они. — Наталья вдруг прослезилась и, вздохнув, добавила: — И так им детство-то выпало… Вишь какое.

Галина Максимовна прикрыла лицо забинтованными руками, и плечи её затряслись. Наталья бросила ремень на пол, обняла Галину Максимовну, и дали они волю слезам, по-бабьи, от всей души.

На другой день утром прибежала из конторы Аня Белькова.

— Ну, Максимовна, не икалось тебе с утра? — спросила она с порога и затараторила: — С восьми утра местный комитет заседал. Видела бы ты Дементьева, аж позеленел весь. Тебя ругал и всех нас. Ой, что там было! В общем, постановили выделить тебе из кассы взаимопомощи пока сто рублей, вот они, — Аня вынула из сумочки деньги и положила на стол. — И кроме того, пока не выйдешь на работу, по двадцать — тридцать рублей ежемесячно. Маловато, конечно, но наша организация-то сама знаешь какая. Хорошо, что это наскребли. Иван Васильевич хочет попытаться ещё дополнительно пенсию выхлопотать. Когда сможешь, зайти в контору. Надо расписаться в расходном ордере.

— Уже все знают, — с горечью произнесла Галина Максимовна.

— А что ж ты думала? Здесь же деревня.

— Спасибо, Анечка. Я зайду, распишусь.

— Сегодня необязательно, когда сможешь. А я пойду. У меня столько работы накопилось. Ужас! Так надоело печатать все эти приказы, сводки, — до чёртиков. Хоть бы ты скорей вышла на работу. Из меня машинистка-то, Господи! Сижу, клопов давлю, а печатать несут и несут. Ну, ] выздоравливай. Мне некогда, побегу.

Галина Максимовна почти следом за ней оделась и пошла, прихрамывая (недели две уже она обходилась без костылей) сначала в амбулаторию на перевязку, а на обратном пути завернула в контору. И где бы не шла, люди от мала до велика высовывались в окна, прохожие останавливались и молча смотрели ей вслед. Она непрерывно чувствовала на себе эти взгляды и ссутулившись, шла нарочито медленно, делая вид, что столь пристальное внимание её нисколько не беспокоит, но умом и сердцем понимая, что привыкнуть к этому не сможет никогда.

Аня была ошарашена, когда Галина Максимовна, раздевшись и повесив пальто, попросила её освободить место за машинкой, Аня послушно вылезла из-за стола, а Галина Максимовна села и попробовала печатать. Стукнула один раз по клавише забинтованным пальцем и сморщилась от боли. Попробовала другим пальцем, и вздрогнула всем телом.

Из кабинета директора вышел Дементьев с бумагами в руках.

— Не дури, — сказал он, останавливаясь перед Галиной Максимовной. — Брось эти фокусы. И до полного выздоровления чтоб за машинкой не видел. Обойдёмся как-нибудь. Пиши лучше заявление на пенсию.

Галина Максимовна вытерла тыльной стороной дрожавшей руки выступивший на лбу пот.

— С пенсией ничего не выйдет, — сказала она каким-то несвойственным ей глухим голосом. — Я уже ездила в райцентр.

— Как это не выйдет? — сказал Дементьев. — Тебе по закону обязаны дать пенсию по инвалидности и на детей.

— Не знаю. Я не читала этих законов. Инвалидность оформлять рано. Лечусь ещё. А в райсобесе сказали: дело моё сложное, муж работал то в колхозе, то в леспромхозе, сама больше года не работаю, временная нетрудоспособность и прочее. Одних справок надо воз. Да каждую заверить, каждую подписать. А я еле ползаю. Да и не на что ездить каждый день в город с этими справками. Пропади они пропадом. Заколдованный круг какой-то.

— Ну, вот что, — сказал Дементьев, кладя бумаги на стол, — ты пиши заявление, а мы подготовим без тебя всякие справки, сочиним ходатайство куда следует. Ходатайство подпишут директор, секретарь парторганизации и я. Это дело будет вернее, чем сидеть тут фокусничать.

По дороге домой Галина Максимовна вспомнила свою поездку в районный центр насчёт пенсии, и эти впечатляющие воспоминания отвлекли от мысли, что на неё теперь смотрят и долго ещё будут смотреть из всех окон как на диковинку.

С пенсионными хлопотами действительно вышла целая история. Однажды Галина Максимовна собрала все свои документы, метрики дочерей и поехала в райсобес. Мужчина пожилых лет со следами ранений на лице и орденскими колодками, нашитыми в несколько рядов на пиджаке, долго изучал документы, все выспрашивал что да как и под конец, вздохнувши, стал говорить монотонным тихим голосом, обстоятельно объяснять, перечислять причины, по которым быстро решить её дело довольно трудно и под силу разве что исполкому. Галина Максимовна пошла в исполком.