Коровка, коровка, дай молочка - Семенов Анатолий Семенович. Страница 2

— Тридцать лет — жены нет и не будет. Сорок лет — квартиры нет и не будет. Пятьдесят лет — ума нет и не будет.

— Ага… Это как раз про меня. Ни ума, ни жены, ни квартиры.

— Чего ты так на себя? Зачем добровольно в дураки-то?

— Умный был бы, не сидел бы.

— Ну, как сказать, — возразил шофёр. — От тюрьмы и от сумы не зарекайся… Много и умных людей там побывало. Ты из какой породы? В законе? Или как?

— Я беспородный. Как шавка.

— Что это? — вдруг спросил шофёр, уткнувшись в ветровое стекло. — Человек что ли лежит?

— Точно, — сказал пассажир, всматриваясь. — Баба лежит. Тормозни.

Самосвал остановился.

Оба выскочили из кабины и подошли к женщине.

Шофёр тронул её за плечо. Она чуть шевельнулась. Шофёр стал трясти её. Она с трудом подняла голову.

Пассажир вздрогнул, схватив с шумом воздух, как будто его ударили кулаком поддых. Уставился на женщину. Вдруг резко схватил её за плечи, поставил на ноги и встряхнул.

— Галина! — крикнул он. — Это ты?! Ты почему здесь?

— Смотри, — сказал шофёр. — Там ребёнок ещё… Вон, в снегу. Закутанный в одеяло.

— Галина! — кричал мужик. — Ты меня не узнаешь? Это я, Афанасий!

Женщина беспомощно свалилась ему на грудь.

— Давай, забирай ребёнка и — в кабину, — сказал Афанасий. Сам подхватил женщину за талию и потащил волоком к машине.

Вдвоём подняли её в кабину, усадили на сиденье. Шофёр положил ей на колени ребёнка.

— Крепче держи его, — сказал шофёр. — Парень у тебя или девка? Парень… Ну вот, держи крепче.

— Рук… не чую, — всхлипнула женщина. Афанасий взял ребёнка.

— Знакомые? — спросил шофёр.

— Соседи, — ответил Афанасий, раскрывая одеяло. — Рядом живём.

Ребёнок закряхтел и захныкал. Афанасий снова укутал его.

— Что это всё значит? — шофёр удивлённо смотрел на ребёнка и на женщину. — Почему они здесь?

— Ой, мать твою! — завопил Афанасий. — Что да почему. Давай разворачивай обратно. Скорее! В районную больницу!

Шофёр послушно развернул самосвал.

— Жми на всю катушку! — кричал Афанасий. Старый самосвал, бренча и лязгая железным кузовом, набрал скорость и помчался по степи.

Афанасий положил плачущего ребёнка на сиденье. Прижал его слегка для надёжности коленом и стал растирать женщине лицо и шею своей суконной шапкой. Тёр старательно… Расстегнул у неё пуговицы пальто и кофты. Начал растирать грудь. Ближний к Афанасию сосок, плохо заправленный в бюстгальтер на холоде, когда женщина кормила ребёнка, выскочил наружу. Афанасий словно не замечал этого. Продолжал мять и тереть грудь теперь уже не столько своей шапкой, сколько ладонью.

— Ты что делаешь? — сказал шофёр, косясь на голую грудь женщины.

— Заткнись! — рявкнул Афанасий, сверкнув глазами.

Афанасий заправил вывалившуюся грудь в бюстгальтер и стал застёгивать пуговицы.

Женщина, закрыв глаза и откинув голову на спинку сиденья, была ко всему безучастна.

Ясным морозным утром Афанасий вошёл в посёлок. Из печных труб белыми султанами поднимался кверху. дым.

Вот и дом родной. Афанасий открыл калитку. Навстречу ему бросилась, повизгивая и повиливая хвостом, небольшая дворняжка.

— А, Шарик! — сказал Афанасий. Нагнулся и погладил собаку между ушей. — Не забыл меня…

На порог вышла Марфа Николаевна Бобылева в фартуке. Простоволосая и без верхней одежды.

— Явился не запылился, Лебёдушка. Беспутная твоя головушка.

Афанасий оставил собаку, поднял на старуху усталые глаза.

— Чего так рано? — спросила Марфа Николаевна. — Тебе ещё год сидеть.

— Выпустили досрочно. За ударный труд и примерное поведение.

— Чего не написал-то?

— Хотел обрадовать тебя. Вот и приехал неожиданно. А тут по дороге ещё одна неожиданность… В голове не укладывается. — Афанасий вздохнул и покачал головой.

— Чё такое? — насторожилась хозяйка.

— Горе в нашем селе, мать. Пойдём в избу. Марфа Николаевна уставилась на сына. Афанасий прошёл в дом. Следом за ним — озабоченная старуха.

И разнеслась по селу новость — утонул механик гаража Павел Петрович Верхозин. Столь невероятное среди зимы происшествие и нелепая гибель здорового молодого мужчины, которому жить бы да жить, потрясли всех от мала до велика.

Наталья Сорокина была дома одна, — муж рано ушёл на работу, сына только что накормила и отправила в школу, — и собралась сама позавтракать, когда к ней ворвалась соседка Анисья Пустозерова и с порога объявила новость. Наталья вскрикнула и уронила в тарелку ножик, которым хотела разрезать огурец.

— Когда? Где? — спросила она, выпучив глаза и вставая из-за стола.

— Вчера вечером. Вместе с машиной. Говорят угодил в полынью.

— Ой, какой ужас! Неужели он не видел?

— Кабы видел, так наверно не заехал бы в неё.

— Господи, — прошептала Наталья, — трое ребятишек… Как же это? — заехать в полынью… Он что, ослеп что ли?

Наталья подошла к вешалке и наспех стала одеваться.

— Пойдём в контору, — сказала она.

Женщины вышли на улицу и, вздыхая и охая, направились к конторе леспромхоза.

Павел Петрович не был им ни сват, ни брат, но они хорошо знали его с детства, уважали за трудолюбие, смекалку и особенно за мастеровитость, и знали за ним эти качества не понаслышке, а видели собственными глазами как быстро и ловко он устранял любую поломку в механизмах. Однажды, — в то время он заведовал мастерскими в колхозе, а они обе работали доярками на молочной ферме, но уже года два как бросили это дело и занялись собственными огородами и торговлей, — однажды целый день не было воды на ферме: сломался двигатель, подающий воду в автопоилки, и целая бригада мужчин, среди них были и механизаторы, провозились с ним весь день и никто не мог отремонтировать. Шумно было в тот день на ферме. Надсадно мычали коровы, без конца тыкаясь мордами в пустые поилки, и от этого стоял сплошной рёв, вдобавок кричали доярки, ругались бригадир и председатель, и весь этот тарарам продолжался до тех пор, пока не вернулся из райцентра Верхозин — он ездил туда по поводу запасных частей для ремонта комбайнов. Павел Петрович за полчаса отремонтировал движок, и вода пошла, и с той поры он стал любимцем доярок и для них самым уважаемым в селе человеком. После этого случая, если что-нибудь не ладилось на ферме с механизмами, доярки приглашали его, и он никогда не отказывал.

Жил Павел Петрович недалеко от фермы, и шефство над ней, которое установилось как-то само собой, не было ему в тягость. Оно продолжалось несколько лет, пока в колхозе не сменилось руководство. С новым председателем Верхозин не поладил, бросил заведывание мастерскими и устроился шофёром в леспромхоз, который из года в год расширял свою производственную базу здесь же, в посёлке.

Шофёрил он недолго, меньше года. Директор леспромхоза знал его раньше и при первой возможности отправил на шестимесячные курсы автомехаников. После их окончания Павел Петрович снова вступил в руководящую должность, а в этом году уже учился на первом курсе заочного отделения автодорожного техникума, и вот — такая глупая смерть.

… Женщины подошли к конторе. Там уже толпился народ. Лица у всех озабочены и серьёзны.

Шофёр леспромхоза Алексей Тигунцев стоял в центре толпы. Его окружили плотным кольцом и слушали.

Подошёл председатель профкома Иван Васильевич Дементьев. Народ расступился, пропуская Дементьева.

— Сейчас я был у Афанасия, — сказал Тигунцев. — Узнавал подробности. Страшное дело… Павел Петрович сделал ошибку, свернул с дороги, которая идёт через реку.

— А почему он свернул? — спросил Иван Васильевич.

— Вроде бы не мог подняться с реки на крутой берег, — ответил Алексей. — Там крутизна-то о-ё-ёй! Забуксовал, а пятиться назад и разгоняться на полную скорость не стал. Жену с ребёнком боялся, наверно, зашибить. У берега намёрзли какие-то бугры. Я сам видел, по той дороге часто езжу. Шибко-то в том месте разгоняться опасно — это точно. Словом, Павел Петрович вниз поехал, по реке вниз — искать пологий подъем, и… — Алексей тряхнул головой и умолк.