Горение. Книга 2 - Семенов Юлиан Семенович. Страница 87

– За вами здесь смотрят, товарищ Юзеф.

– Я знаю.

– Заметили филеров?

– И это тоже.

– Известно вам, что настоящая фамилия Трумэна, который привез сюда Леопольда Ероховского, покойного ныне, – Глазов?

– Спасибо за информацию. Адрес его известен?

– Пока нет. Если очень нужно – постараюсь выяснить. Мы готовы помочь вам.

– Пришли разговаривать?

– Да, товарищ Юзеф. Пришел по уполномочению моего Цека, пришел разговаривать с вами, пришел просить вас – быть может, последний раз – одумайтесь…

– Я не совсем понял вас, товарищ Бомба.

– Мы знаем, что завтра на съезде у русских будет решаться вопрос объединения с поляками…

– Кто вам сказал об этом?

– Товарищ Юзеф, моя партия умеет работать, вы это знаете. Да и с Глазовым – мы, а не вы смогли выявить его здесь. Так вот, Завтра на съезде будет стоять этот вопрос, Я уполномочен просить вас: не предпринимайте этого шага, удержите Адольфа Варшавского, вы это можете, товарищ Юзеф… Неужели вам мало того позора, который пришлось пережить на первых заседаниях? Вас же отшвырнули ногой, как котят. Неужели вы простили это унижение? Тридцать тысяч поляков, пусть даже социал-демократов, – но поляков же, товарищ Юзеф, поляков, – просили принять в партию, а им отказали, издевательски, хитро, коварно! Неужели вы решитесь и завтра на постыдное шествие в Каноссу?

– Вы смешно сказали, товарищ Бомба… «Пусть даже социал-демократы»… Странно, что вы пришли ко мне с этим… Неужели Пилсудский не рассказывал вам о моей позиции? Да и наши с вами схватки…

– Товарищ Юзеф, все может измениться, все может пойти не так, как мы полагаем сейчас, но одно должно свершиться – должна стать Польша.

– Станет, – согласился Дзержинский. – Уверен.

– Как же вы тогда будете смотреть в глаза полякам? В независимой Польше – русская партия во главе с Люксембург и Дзержинским?! Вы будете жить по русским паспортам? Как иностранцы? Этого наша власть не позволит, товарищ Юзеф, Польша – для поляков…

– Что будете делать с украинцами? Белорусами? Немцами? Евреями? Как поступите с ними в вашей Польше? Которая будет не для кого-нибудь, а для поляков, ясное дело…

– Либо они примут польскость как норму, либо им придется туго…

– Польскость – это как? Я снова не понимаю. Католицизм?

– Польскость – это польскость, неужто не понятно, товарищ Юзеф?! Вы дворянин, в конце концов в вас не может не говорить кровь!

– Вы с ума сошли, – со страхом сказал Дзержинский. – Вы просто-напросто сошли с ума, Бомба, я ушам своим не верю, вы же социалист как-никак?

– Мицкевича вы любите?

– При чем здесь Мицкевич?!

– При том, что он дворянин, и это не мешало ему уйти в революцию, не мешало ощущать нашу особость, нашу боль и мечту, звать народ к борьбе, жертвовать собою, безбоязненно рвать с прежними друзьями – во имя Польши!

– Товарищ Бомба, ну ответьте мне, неужели вы и впрямь верите, что Польша может стать без того, что рухнет царизм? Неужели вы считаете, что мы сможем сами, без помощи русских товарищей, свалить монархию? Сколько можно фразерствовать, товарищ Бомба?! Из-за вашей прекрасной фразы тысячи поляков выйдут на борьбу и полягут под царскими пулями – неужели этого вы хотите?! Национализм такого рода не интеллигентен, товарищ Бомба! Это черная сотня в польском исполнении, это эндеция, граф Тышкевич это!

– А как быть с Генриком Сенкевичем? Разве он не есть совесть народа? А ведь он поддерживает Тышкевича…

– Он имеет право на ошибку, он беспартийный художник! Он уйдет от Тышкевича, уйдет! А вот партия, которая называет себя социалистической, партия, которая хочет быть выразителем класса, на ошибку не имеет права! Или переименуйте свою партию! Тогда ошибайтесь, не страшно! Когда и если революция приобретет национальную окраску, вроде вашей – «Польша для поляков», тогда начнется погром, товарищ Бомба! Мне стыдно за вас! Мне совестно!

– Товарищ Юзеф, – по-прежнему бесстрастно продолжал Бомба, – сейчас, накануне решительного восстания польского пролетариата против русского царизма, накануне схватки за свободу нашей с вами родины, как никогда важно единство, пусть даже формальное. Царизм ослаблен, царизму приходится держать гарнизоны в России. Мы не имеем права не воспользоваться этим обстоятельством. Неужели ваша партия, когда мы поднимем народ, останется в стороне от борьбы? Неужели вы согласитесь подчиняться указаниям из Петербурга?

– Если бы Петербург попросил вас обождать с восстанием, начать его одновременно с русскими, вы бы согласились?

– Нет. Мы сами отвечаем за поступки своего народа.

– Товарищ Бомба, не надо нам этот разговор продолжать, а? Не знаю, как вы, а я после таких разговоров плохо сплю. А мне завтра работать.

Бомба кашлянул, прикрыл глаза ладонью, сказал тихо:

– Товарищ Юзеф, наша партия готова взять на себя ответственность за акт против Попова…

– А это здесь при чем?!

– При том, что русские эсдеки отвергают террор, а вы посмели ослушаться своих руководителей… Мы готовы принять на себя ответственность – мы не боимся террора, а вы отложите объединение… Если восстание закончится неудачей, мы снимем свою просьбу – объединяйтесь… Мы думаем о вас, о вашей чести, товарищ Юзеф, ведь вы же поляк…

– Фу, черт! – Дзержинский не сдержался. – Хватит вам! Это тяжко слушать! И потом, мы не нуждаемся ни в каком оправдании с Поповым.

– Нуждаетесь, товарищ Юзеф, – Бомба говорил тягуче, спокойно, по-прежнему не открывая глаз, будто проповедник. – Вы отступили от вашей доктрины.

– Вы не знаете нашей доктрины. Мы были и будем против террора, но мы стояли и станем в будущем выступать за борьбу – в том числе партизанскую – против врага. Особенно против такого врага, который занес руку над организацией!

– Пресса представит этот акт совершенно иначе, товарищ Юзеф. Вас будут обливать грязью.

– Вы полагаете, мы этого убоимся? Разве раньше наши лики расписывали на стенах костелов?! До сей поры наши имена прославляли газеты?! Ваше предложение носит характер торгашеской сделки, товарищ Бомба!

– Вы верно определили суть, товарищ Юзеф. Я предлагаю сделку. Но я не согласен с определением сделки. Это не есть торгашество. Я рисковал жизнью, лез через границу, чтобы приехать сюда, я рисковал, занимаясь Глазовым, чтобы сообщить вам об опасности. Я рискую своим именем, потому что я не оговорил условия нашего собеседования, и вы сможете обернуть против меня ваши аргументы в «Штандаре». Я иду на этот риск не как торгаш, а как поляк: остановитесь, товарищ Юзеф! Удержите поляков от унизительного подчинения русским! Останьтесь поляком, товарищ Юзеф! Останьтесь поляком!

– Чтобы остаться поляком, – ответил Дзержинский, – я должен всегда быть вместе с русскими, товарищ Бомба. «Варшава. Редакция „Червоного штандара“. Дорогие товарищи! Поздравляю вас с объединением! Наша партия вошла в РСДРП! Когда вернусь – расскажу все подробно. Вернусь, впрочем, осенью – не раньше, поскольку введен в ЦО РСДРП ч поэтому теперь придется поработать в Петербурге. Адрес для связи пришлю с Адольфом и Ганецким. Ваш Юзеф. Прилагаю текст речи Адольфа, „Варшавский. – Позвольте мне сказать несколько слов о значении, которое мы придаем настоящему акту. То, что мы теперь здесь сделали, есть чистейшая формальность, ибо на самом деле, а не на фразах, мы были до сих пор в одном лагере и вели одну общую борьбу. Это до такой степени верно, что никто из рабочих в нашем крае не сомневался, что мы всегда составляли и составляем часть Российской партии. Мы всегда чувствовали себя как часть общерусского рабочего класса, как часть единой армии. Мы всегда помнили и будем помнить выступление петербургского пролетариата в защиту пролетариата Польши по поводу безобразий, которые делались у нас, по поводу военного положения. Это показывало, что разъединить революционную борьбу Польши и России на две части, на польскую и русскую, как этого кое-кто котел, натравить нацию русскую на польскую оказалось невозможным. Выступления русского пролетариата доказывали, что русские рабочие считали себя в одном лагере, так же, как считали мы, поляки. Это и фиксирует тот договор, который мы только что заключили. Ленин. – Я думаю, что выражу этим волю всего съезда, если заявлю от имени Российской социал-демократии приветствие новым членам ее и пожелание, чтобы это объединение послужило наилучшим залогом дальнейшей успешной борьбы“. „Министру Шутте Господин министр! Г-н Кжечковскнй, – после того, как мои друзья проинформировали его о вероятиях, – позвонил мне, и мы встретились вчера вечером в 21.30. Г-н Кжечковский (подлинное его имя Феликс, фамилия Дзержинский, польский барон, перешедший на сторону революционеров, разыскивается полицией, причислен к разряду „особо опасных преступников“ Империи) вручил мне копию допроса полковника полиции г-на Игоря В. Попова, пояснив, что текст написан г-ном Поповым собственноручно. В случае возникновения сомнений в подлинности документа, г-н Кжечковский-Дзерживский обещал предоставить в распоряжение графологических экспертов Королевского Суда письма того же г-на Попова к его жертве, актрисе, г-же Микульской. Г-н Кжечковский-Дзержинский также ознакомил меня с показаниями бывшего ротмистра тайной полиции г-на Андрея Е. Турчанинова о преступной деятельности гг. Попова и Глазова, однако вручить копию документа в настоящий момент отказался, сказав, что „те газеты, коим мы передали исключительные права на публикацию – в случае надобности – всех материалов, по делу г-на Попова, могут расторгнуть договор, а это ослабит силу нашего удара против деспотов, нарушающих даже те малые свободы, которые была получены народом после высочайшего манифеста. Собранные нами материалы, – заключил г-н Кжечковский-Дзержинскнй, – позволяют сделать вывод, что лица, подобные гг. Глазову и Попову, не просто садисты и насильники, но правонарушители, ибо они постоянно преступали тот закон, который был распубликовав правительством осенью 1905 года, обещавший амнистию и гласность“. Мне представляется возможным считать, что распубликование в социалистической прессе Европы разоблачительных материалов г-на Кжечковского-Дзержинского – если они подлинны – нанесет весьма ощутимый урон престижу монархической власти в России. Искренне Ваш Xинтце, полицмейстер Стокгольма“. (Приложение – 3 стр.; перевод с польского.) «По приговору специальной комиссии народной милиции полковник охранного отделения г. Варшавы Попов И. В. был захвачен членами боевой группы в тот момент, когда он выходил из дома, направляясь в Цитадель для участия в казни товарища Яна Баха, рабочего-сапожника, примкнувшего к СДКПиЛ летом 1905 года, незаконно арестованного вместе с Микульской по спровоцированному обвинению в анархо-террористической деятельности. В тот же час был похищен из своей квартиры поручик охранки Конюшев Павел Робертович, известный своим садизмом и глумлением над арестованными. Операция же по захвату ротмистра Сушкова не смогла быть осуществлена, ибо последний оказал сопротивление, застрелил члена боевой группы Спышальского и выскочил на улицу, патрулируемую казачьим эскадроном. Допросы обоих захваченных палачей проводились в двух разных помещениях, одновременно. Ни один из них не знал об аресте другого и не предполагал возможности очной ставки. Показания от Попова и Конюшева отбирались собственноручные, дабы народная милиция могла располагать документами, объясняющими горькую необходимость партизанской борьбы против насильников и садистов, попирающих даже те нормы закона, которые вырваны у царской камарильи годами борьбы и ценою десятков тысяч жизней наших товарищей-революционеров. Члены Специальной комиссии народной милиции по расследованию преступлений царской охранки Вацлав Данута Ежи. … Протокол допроса полковника охранки Попова И. В. Вопрос. – Готовы ли вы отвечать на вопросы специальной комиссии народной милиции? Ответ. – Да. Я рассчитываю, что мое чистосердечное и полное признание, раскаяние и готовность тайно служить вам – достаточная гарантия наших отношений на будущее. Вопрос.