Испанский вариант - Семенов Юлиан Семенович. Страница 13

Советская разведка начала операцию по спасению Дориана — Яна Пальма. Подчас и не ведая о том, разные люди начали работу, конечная цель которой сводилась к тому, чтобы в течение ближайших суток организовать вывоз Пальма в Париж, где он будет помещен в госпиталь, а оттуда, «когда ему станет лучше», он даст телеграмму в Лиссабон, Ригу и Лондон о причинах своей задержки — невольной и оправданной со всех точек зрения.

Берлин, 1938, 6 апреля, 13 час. 43 мин

Гейдрих позвонил Шелленбергу.

— Вальтер, — сказал он, — мне что-то не хочется везти к нам латыша самолетом. Может быть, целесообразнее отправить его морем, а? Зайдите ко мне, Вальтер, побеседуем.

Помощник Гейдриха по политической разведке Шелленберг был красив и молод. Ему только что исполнилось двадцать семь лет, но «у этого мальчика — голова седого мыслителя» — так говорил о нем рейхсфюрер. Поэтому Гейдрих, нашедший Шелленберга в университете и приведший его в разведку, любил оттачивать концепцию той или иной своей идеи в спорах с помощником. На этот раз они спорили недолго.

— Вы не правы… Везти его мимо Британии целых пять дней, учитывая нрав Бискайского залива, нецелесообразно, — сказал Шелленберг. — Он странный, медлительный парень, а я боюсь медлительных латышей в море.

— Почему?

— Тут уж мне подсказывает интуиция, — улыбнулся Шелленберг. — Если что-либо произойдет с самолетом — шансов спастись никаких: они летят над горами, а случись что на море…

— Можно дать приказ убрать его в случае опасности.

— Эту возможность я как-то упустил, — рассмеялся Шелленберг, — видимо, из жадности: полученную вещь так обидно терять…

— В общем, надо его вывозить оттуда если не сегодня, то завтра: я очень боюсь, что англичане и латыши поднимут визг, и тогда нам придется долго и нудно беседовать с Риббентропом — он будет требовать доказательств. Он не хочет ссориться с иностранцами. Как будто я хочу этого…

— Хаген прислал радиограмму, что латыш плох и везти его сейчас невозможно.

— Это ерунда. Пусть продолжает болеть в каюте…

— В порт мы его повезем на машине?

— Ничего страшного. Дадут снотворного… Он проснется на море — это хорошая прогулка.

— Можно дать приказ шифровальщикам?

— Да. Пусть он подышит морским воздухом.

— Я выясню, какие суда стоят в портах Испании, группенфюрер.

— Вы дьявол, Шелленберг… Вы опрокидываете мое предложение… Мы потеряем шесть дней, пока отправим туда наше судно. С первым попавшимся отправлять его глупо, вы правы…

— Почему? Пусть его везут пятеро-шестеро наших… Им дадут большую каюту, и все.

— Нет. Нам тогда придется входить в контакт с ведомством морских торговцев: вдруг они завернут корабль в другой порт? В Британию, например, бункероваться?

— Значит, самолет? — спросил Шелленберг.

— Какой-то вы сегодня вялый и неконструктивный. Я хотел спора, а вы играете в поддавки.

— Просто меня мучит изжога, — мягко улыбнулся Шелленберг, — поэтому я так вял. Надо проверить поджелудочную железу: меня очень мучит изжога.

— При чем тут поджелудочная железа? — поморщился Гейдрих. — Вы хитрый и умный, даже когда вялый и с изжогой. Кто, кстати, готовит материалы о «лондонском периоде» Пальма?

Лондон, 1936

На следующий день после выхода журнала, редактируемого Пальма, шеф британской контрразведки генерал Гортон пригласил на завтрак Гэса Петериса, переведенного из Индии в здешнее латышское посольство советником. Гортон, имевший визитную карточку генерала в отставке, часто завтракал с дипломатами — он предпочитал личные контакты и в серьезных делах, особенно поначалу, когда они только завязывались, никогда не доверял сотрудникам, особенно молодым. «Своим чрезмерным старанием, подозрительностью и желанием принести мне в зубах информацию, — говаривал Гортон, — и не просто информацию, а обязательно написанную и подписанную собеседником, они крушат все окрест себя, как слоны в лавке. Агент должен быть окружен уважительной любовью и доверием, а они сверлят его глазами и пытаются ловить на мелочах: не перевербован ли. Я пять лет лелеял одного актера, это очень ценная находка — известный актер, который дружит с нами. Стоило мне поручить во время каникул беседу с ним моим мальчикам — и я потерял агента. Он мне потом объяснил, что его заставили писать свои впечатления и требовали назвать имена тех леди, с которыми он спит…»

С Петерисом генерал познакомился через полгода после того, как тот перевелся в Лондон. Неторопливо присматривался к нему; понял здоровое честолюбие умного молодого дипломата и сошелся с ним легко, чувствуя, что Петерис относится к числу тех, кто никогда не изменит присяге, но всегда поможет тем, кто — встречно — может оказать содействие: не столько в карьере, сколько в деле, ибо Петерис понимал, что лишь дело может выдвинуть его в первые ряды, дело, а никак не попытки «сделать карьеру».

— Послушайте, Гэс, — спросил Гортон, — вы хорошо помните Яна Пальма?

— Да, генерал. Мы вместе учились в университете.

— Что вы можете сказать об этом человеке?

— Ничего плохого, кроме того, что мы вместе учились.

Гортон улыбнулся:

— Хороший ответ. Я бы просил, если это не противоречит вашему пониманию чести, проанализировать его пламенную дружбу с германским посольством, с Уго Лерстом и с мистером Риббентропом.

— Надеюсь, никаких конкретных подозрений у вас нет?

— А как вам кажется?

— Мне кажется, их не должно быть. Мы, во всяком случае, верим ему.

— Я рад… Ну а если?

— Я хотел бы отвести возможные «если».

— Это похвально, — кивнул головой генерал, — мне нравится, как вы оберегаете честь вашего друга.

— Товарища, — поправил его Петерис.

Генерал внимательно посмотрел на Петериса:

— Да, товарища. Я понимаю. Простите мою неточность. Впрочем, кто знает, где грань между понятиями товарищества и дружбы?

— Грань очевидна, — ответил Петерис, — она зрима. Я не мог быть другом мистера Пальма, потому что он играл в оппозицию, посещал дискуссионный кружок, а мне это всегда претило.

— Я знаю об этом. Нет ничего дурного во внимательном изучении марксизма. Правда, лучше это делать в индивидуальном порядке, нежели коллективно.

— Я тоже так думаю. Я читал и Маркса, и Энгельса, и Ленина. Должен сказать, что манера их мышления кажется мне чересчур прямолинейной, с одной стороны, и слишком заумной — с другой.

Гортон улыбнулся:

— Вы оригинальны в своем воззрении, потому что миллионов восемьсот, симпатизирующих марксизму и Ленину, сейчас придерживаются противоположной точки зрения. Это учение кажется им понятным, перспективным и подсказывающим выход вашему поколению.

— Мистер Гитлер занят этой же проблемой…

— Как вам ответить? — закурив, протянул Гортон. — Мистер Гитлер, по-моему, значительно больший прагматик, и он совершенно не интеллектуален в нашем понимании этого слова. Это и хорошо и плохо… Так вот, я попросил бы вас каким-нибудь образом ознакомиться с той работой, которую Ян Пальма проводит в журнале «Англо-германское ревю». Журнал стал, если вы заметили, популярным, его охотно покупают. Продумайте, пожалуйста, какова — я бы сформулировал так — подкладка дружбы Пальма с Лерстом и Риббентропом.

— Хорошо, генерал, — ответил Петерис. — Я выполню вашу просьбу, но если результаты будут в какой-либо мере противоречить моему пониманию товарищества, я резервирую за собой право больше к этой теме в разговоре не возвращаться.