Майор «Вихрь» - Семенов Юлиан Семенович. Страница 92

— Туши костры! — снова крикнул Пшиманский, но уже тише. — Туши!

Но костры потушить не успели: откуда-то из темноты, протыкая ночь зеленым рылом, к кострам выруливал «дуглас». Отворился люк, и на землю спрыгнул высоченный парень в комбинезоне.

— Привет, братцы, — сказал он в темноту, — еле плюхнулись...

— Тише... — сказал Пшиманский, хотя летчика едва было слышно из-за работающих моторов. — Тише. Немцы.

Разобранную ракету грузили в каком-то странном оцепенении, и все боялись прислушиваться, потому что самое страшное было бы сейчас услыхать рев танков и увидеть их здесь, на этой узенькой размытой дождем посадочной площадке.

— Сколько отсюда? — спросил Богданова летчик.

— Километра три.

— Облава, что ль?

— Сами не знаем.

— Осторожней заносите, люк разорвет, братцы, — сказал летчик и что-то объяснил жестами тем пилотам, что прижались лицами к стеклу кабины.

— Сколько вас? — спросил Степан.

— Шестеро. Ты — Богданов?

— Да.

— Сколько с тобой людей из краковской группы?

— Четверо.

— Это ничего. Я думал, больше — тогда не уместились бы.

Фау затолкали в фюзеляж, укрепили там проволокой, и летчик сказал:

— Ну, быстро, братцы. Прощайтесь — и айда.

Но прощаться никто ни с кем не успел. Из лощины высветили фары: это шли танки, а за ними — солдаты. Богданов поглядел на Пшиманского. Тот сказал:

— Запомни: Маршалковская, девять, квартира восемь. Маму зовут пани Мария. — И, передвинув автомат на грудь, добавил: — Лети.

А сам, пригнувшись, побежал вместе с остальными партизанами навстречу все нараставшему реву танковых моторов.

Самолет развернулся и, стеклянно взревев моторами, начал разбег, поднимая черные комья мокрой грязи. Но чем дальше и натужней он разбегался, чем отчаянней все звенело и дзинькало в фюзеляже, тем очевиднее становилось и пилотам, замершим в кабине, и Богданову, уцепившемуся за металлическую лавку, и его ребятам, которые катались по полу, что самолет не может оторваться — он шел в гору, колеса вязли в грязи, сил для взлета не было. Оставалось только одно — сбавить обороты, развернуть машину и пытаться взлететь в обратную сторону — под гору.

Но именно туда, под гору, шли танки.

Летчики развернули самолет, но он с места не двигался, потому что засело левое колесо, а моторы ревели обидчиво и зло, и все вокруг звенело отчаянием; пробежал летчик, распахнул люк, поглядел на колеса, выругался свирепым матом и, грохоча сапогами, вернулся в кабину.

Степан поднялся, пошел следом за ним и, распахнув дверь, спросил:

— Противотанковые есть?

Один из пилотов обернулся, оглядел его внимательно и ответил:

— Три штуки. В ящике. Вот здесь.

Степан взял длинные гранаты, вернулся к своим людям и сказал:

— Откапывайте их, что ли... Я постараюсь тех придержать.

Он выскочил на мокрую, холодную землю и, виляя, побежал навстречу реву танковых моторов. Он бежал и кричал в темноту, пронизанную выстрелами:

— Давай назад, товарищи! К самолету! Толкнуть надо! Колеса откопать! Колеса!

Он все время кричал это слово, как заклинание, он кричал это тем, кто лежал в траве за пулеметом, тем, кто перебегал от дерева к дереву, и люди поворачивали назад, к самолету, а он бежал навстречу все приближающемуся реву моторов, он видел черные силуэты, которые, переваливаясь на ямах, упрямо перли к посадочной полосе. Богданов опустился на колени и пополз навстречу танкам. Он очень боялся, что какая-нибудь шальная пуля возьмет его сейчас, пока он с гранатами, и тогда танки вылезут на посадочную полосу, и все будет кончено. Поэтому он полз, прижавшись к земле, а потом поднялся и швырнул гранату под танк. Рвануло, высверкнуло тугим черно-красным пламенем. Фонарики заметались, трескотня автоматов сделалась острой и беспрерывной. Второй танк продолжал ползти вперед. Степан оглянулся, но в темноте самолет ему не был виден, и он не знал, что самолет уже начал разбегаться, и он не слышал натужного рева моторов, потому что прямо перед ним был танк, и вот еще минута, и он вылезет на полосу. Степан швырнул вторую гранату, но танк продолжал ползти вперед. Тогда Богданов закричал что-то жалобное, отчаянное и, прижав к себе длинное тело гранаты, ринулся наперерез к танку. И в самый последний миг он услышал за спиной вызвизг моторов и понял, что самолет оторвался от земли, хотел отшвырнуть от себя гранату, но поскользнулся, упал, сжался, ощутил острый запах керосина, почувствовал рядом, близко, в метре, горячее тепло металла, а потом что-то громадное сделалось белым, легким, большим, маленьким, красным, огненным. И — все.

Летчик вошел в кабину к своим товарищам и, сняв шлем, сказал:

— Нога у нас сломалась. Будем на брюхо садиться, передай во Львов. Как бы только эта штуковина не взорвалась. Дома взрываться обидно...