Межконтинентальный узел - Семенов Юлиан Семенович. Страница 67

— Эта процедура всегда длится здесь так долго? — тихо, одними губами, спросил Ник.

— Когда как, — ответила Лилиан, нервно сжимая руль маленькими, словно у девочки, пальцами. — Не хотите угостить меня вашим эвкалиптом?

«Старший» не сдержался, хмыкнул:

— Двусмысленная просьба.

Лилиан — сама наивность, личико кукольное — обернулась:

— Почему? Я действительно люблю эвкалиптовые леденцы…

И в это время из будки вышел полицейский; документы он держал в руке; козырнув, спросил:

— Откуда следуете?

— Из столицы Германской Демократической Республики, — ответил Уолтер-младший, — откуда же еще?

— Вы, случаем, не ехали по Любекштрассе?

— А в чем дело? — Уолтер-младший облизнул пересохшие губы. — Что-нибудь случилось?

— Там только что убили человека… Может быть, видели что-то такое, что может помочь расследованию…

— Убили человека?! — Уолтер-младший неловко сыграл крайнюю степень изумления, обернулся к «старшему» и Нику, перевел им на английский, хотя оба прекрасно поняли пограничника.

— Действительно, нас обогнала полиция, — сказала Лилиан. — Мы ехали довольно медленно, неужели там убили кого-то?! Кто?!

Пограничник внимательно посмотрел на спутников Уолтера, а потом перевел тяжелый взгляд на него.

— Вы не откажетесь в случае необходимости ответить на вопросы криминальной полиции?

— Пожалуйста, обратитесь к моему командованию, — сказал Уолтер-младший. — Я обещаю вам доложить руководству о случившемся… Без санкции командования мне нечего сказать вашей криминальной полиции…

— А вашим спутникам? Им тоже нечего сказать?

Уолтер-младший снова перевел и без того понятный всем вопрос; Ник, «старший» и Лилиан ответили, что они не заметили чего-либо подозрительного…

Когда «додж» уже был в американской зоне, «старший» процедил:

— Ставлю тысячу против одного, что тех немцев, которые имели право доступа в ваш гараж, где стояла эта машина, уже нет в городе…

Уолтер-младший обернулся так, словно тело его было составлено из гуттаперчевых шарниров:

— Хотите сказать, что это я виноват в трагедии?!

— А кто же еще? — Лицо Ника свело гримасой гнева. — Кто еще мог знать обо всем?! Кроме него, — он ткнул пальцем в «старшего», — меня и вас?!

6

Зинеджо спускался по лестнице по-кошачьи, очень мягко, чуть приседая, сторожко, но при этом стремительно; Шааби бежал следом за ним на цыпочках, потому что каблуки его туфель были огромны; видимо, страдал из-за своего роста — хотел казаться высоким; Зинеджо дважды обернулся, лицо перекосило гримасой, прошептал:

— Тише ты!

Возле парадной двери Зинеджо замер, осторожно выглянул в окно; сейчас должна притормозить машина: «вольво», марки «ДЛ-244», стэйшэн вагэн [17]; заднюю дверь откроют; посмотрел на часы; еще десять секунд, все идет как надо, по плану; только бы выбраться из этого проклятого города; полгода отдыха гарантировано, скорее к морю, окунуться в тяжелую, соленую воду, растянуться на горячей гальке, чувствуя, какое сильное и большое у тебя тело, как оно вбирает сладостное тепло земли; машина плавно затормозила; человек в очках, сидевший на заднем сиденье, открыл дверцу; итальянец обернулся к Щааби:

— Порядок, наши здесь.

Он вышел из подъезда, согнувшись, словно перебегал поле, простреливаемое снайперами; такое ощущение он испытал в Африке, когда подрядился провести пару операций в Мозамбике; вернувшись в Кейптаун, пил неделю, стараясь забыть этот безнадежный, холодящий изнутри ужас.

Шааби шел следом, не в силах сдержать улыбку счастья.

7

…Зинеджо убили, когда он занес ногу в автомобиль; Шааби сначала ничего не понял, распрямился, словно наткнувшись на невидимую преграду; три пули из бесшумного пистолета размозжили ему лицо и разорвали грудь; «вольво» резко взяла с места, пронеслась по пустынной улице, свернула за угол; притормозила возле машины, за рулем которой сидел Бинальти, он же Бинетти, выскочили из «вольво», пересели к нему и погнали в центр.

8

Прошке включил «воки-токи» [18] и спросил:

— Ты еще видишь их?

Его помощник Франц, сидевший за рулем маленького «фольксвагена», ответил:

— Да.

— Сфотографировал, когда они пересаживались в другую машину?

— Да.

— Веди их. Они поедут в аэропорт. Если нет, я на связи, контакт в условленном месте. Понял?

— Все понял. До встречи.

«Если немец честен, он до конца честен»

Герберт Граузе работал в криминальной полиции последний год — в декабре можно выйти на пенсию, ни дня он не проведет здесь более; когда телевидение начинало показ очередного таторта [19], он, если жена и дочь уезжали в гости, выключал ящик, а когда они были дома, поднимался к себе на второй этаж (переделал чердак под столярную мастерскую, здесь и спал; запах свежеструганого дерева прекрасен, отдыхал, работая за маленьким станком; сам сделал мебель, баварский стиль, под деревенскую старину).

Граузе просто-напросто не мог смотреть ту некомпетентную ложь, которую лепили на телевидении: поговорит мудрый сыщик с тремя свидетелями, походит маленько за подозреваемым, который окажется честным человеком — он неминуемо подскажет, в каком направлении надо искать гангстера; чушь собачья!

Однажды после одного из таких татортов новый помощник, Курт, только-только начавший работать с ним, сказал:

— Лихо закрутили, а?! Улицы были пустые, все сидели у ящиков, такой передачи давно уже не было…

Граузе водрузил маленькие очки на свой мясистый нос, похожий фактурой на белую пемзу, недоуменно взглянул на парня, словно бы увидел его впервые, и спросил:

— Ты это серьезно?

— Конечно, — ответил Курт, снимая пиджак; как только приходил в управление, сразу же тщательно прилаживал пистолет под мышкой и только потом начинал просматривать информацию, поступившую за ночь.

— Погоди, Курт, погоди… Или я стал старым ослом, или я таковым был всегда… Объясни, как тебе может нравиться чушь?! Где работа с агентурой? Прослушивание телефонных разговоров? Оплата осведомителей? Вербовка, которая есть венец работы в борьбе против организованной преступности? Где все это?!

— Да разве такое можно показывать?! — удивился Курт. — Кто это разрешит?!

— Значит, в кино это можно показывать, а в телевидении нельзя?! Значит, Бельмондо, Ньюмену и Габену можно, а бедолагам немцам заказано?! Зачем дурить людей, Курт?!

Тот улыбнулся:

— В книгах пишут, что максимализм свойственен моему поколению, молодым, а на самом-то деле максималист — это вы, шеф…

Граузе вздохнул:

— Ты помнишь дело Ультера?

— Это который грабил особняки наших богатеев?

— Именно.

— Конечно. Мы это дело обсуждали на семинаре…

— Ну и что вам рассказывали на этом самом семинаре?

— Рассказывали, что Ультера вычислили по окуркам… Он курил южноафриканские сигареты, у них табак очень хороший, самый лучший в мире…

— Самый лучший табак в мире в России, в районе Абхазии, на Черном море, — отчеканил Граузе. — Американцы ежегодно покупают у африканцев целую партию, подмешивают к своим самым дорогим сигаретам. Ясно? И никто Вольфганга не вычислял…

— Кого?

Граузе досадливо поморщился:

— Ультера звали Вольфганг… Кстати, он сейчас, после отсидки, открыл свое дело в Намибии, вполне легален, гребет золото лопатой — строительство шоссейных дорог, бассейнов и полей для гольфа… так вот, мой агент, очень красивая женщина, — Граузе вздохнул (она стала женой Ультера, подконтролен отныне и навсегда), — сообщила мне, что некий Сейф, это была кличка Ультера, выехал из кнайпы [20] с тремя дружками в десять вечера и вернулся в двенадцать, подарил ей бриллиантовое колечко. Ну, я и опознал камушек — как раз с десяти до двенадцати грабители взяли один особнячок… Вот тогда я и сказал жене Ультера, чтобы она приучила Сейфа к южноафриканским сигаретам… Мне ж была нужна улика, без улики он выкрутится, его обслуживали лучшие адвокаты, за полгода он ломанул ни мало ни много — полтора миллиона марок… Вот так-то… Мой агент выполнил мою просьбу… Ультер начал курить мои сигареты… На них я его и взял… Доктор Рикк, что вел его дело, вошел в учебники, вы про него на семинарах говорите, а обо мне ни слова…