Огарева, 6 - Семенов Юлиан Семенович. Страница 21

— Значит, вы продолжаете подозревать меня в изнасиловании?

«То-то, — удовлетворенно подумал Костенко, — хоть в слове дрогнул».

— Вы не ответили на мой вопрос: вы никогда не жаловались на половые анормальности?

— Вас интересует, не являюсь ли я половым психопатом? Нет. Половыми психопатами являются, как мне кажется, несколько недоразвитые люди. Кстати, что с моим пиджаком? Много следов крови?

— Я вам отвечу. После отвечу. Пока что мы вернемся к истории вашей болезни. Когда вы отказались от медикаментов?

— Когда уехал на море.

— Значит, последние два месяца лекарств не принимали?

— Нет, какое-то время еще принимал.

— Когда вы прекратили прием лекарств?

— Я опять-таки не понимаю, какое все это имеет отношение к делу?

— Прямое, Кешалава. Чтобы вы не писали писем в Министерство здравоохранения по поводу жестокости милиции: арестовали больного человека. Тогда мне придется сажать вас на экспертизу в клинику Кащенко, а это еще три месяца. Я хочу оградить себя от всякого рода ненужных сложностей,

— Я повторяю, что сейчас совершенно здоров. Последний месяц я отказался от приема лекарств, чтобы организм не привыкал к их постоянному воздействию.

— Вы отказались от приема всех лекарств?

— Да.

— Распишитесь. Вы никогда не пользовались наркотиками?

— Нет.

— Распишитесь. Перечислите, какими лекарствами вы пользовались.

— Седуксен, триоксазин, настойка валерианового корня.

— Это все?

— Да.

— Распишитесь.

«Так. Теперь я застрахован. Он дал ложные показания. У него в кармане было снотворное, которое дают только в психиатрических лечебницах, под надзором врачей, в минимальных дозах. Этим лекарством были убиты три человека. Один убит именно в тот день, когда «больной» Кешалава приезжал в Ленинград, имея прописку в Гагре. И на камнях, которые шлифуют в Пригорске, где работал исчезнувший Налбандов, и в кармане Кешалавы был один и тот же яд, именуемый сильнодействующим «препаратом сна».

— Это все? Или у вас еще вопросы?

— Мы только начинаем, Кешалава. Как говорят в Одессе, «об все не может быть и речи». У меня вот какой вопрос. Вы откуда прилетели к Милютину примерять костюм?

— С юга.

— Я догадываюсь, что не из Воркуты. Вы в тот период жили в отеле или спали на берегу под шум прибоя?

— Не помню.

— Вы не помните, а я знаю. У вас ведь тогда был номер в «Гульрипше».

— Может быть. Я там действительно несколько раз останавливался, когда были свободные номера.

— Значит, в тот день у вас был номер в «Гульрипше»?

— Это вы говорите. Я говорю, что это могло быть.

— Ознакомьтесь с выпиской из регистрационной книжки. Это данные вашего паспорта?

— Да.

— Распишитесь. Благодарю вас. Значит, двенадцатого вы снимали номер в «Гульрипше»?

— Да.

— Распишитесь. Зачем же снимать номер в отеле, а самому улетать в Ленинград? Зачем?

— Я в Ленинград улетал на один день — три часа туда, три оттуда, утром улетел, днем сделал дела, а вечером вернулся. Или даже на следующее утро. Все равно прилетишь в свой номер. Иначе пойди достань место в гостинице! Не на улице же мне спать!

— Подпишите.

— Зачем вы записываете каждое мое слово?

— Я что-либо перепутал? Приписал от себя? Или записал с ваших слов верно?

Кешалава подписал свой ответ. Костенко решил нанести первый открытый удар — он решил сломать темп допроса. Сейчас, после того, что он скажет Кешалаве, тот перейдет на односложные ответы «да» и «нет». Именно они сейчас и нужны Костенко, они и будут теми капканами, которые он заранее приготовил.

— Вы спрашивали, — начал Костенко неторопливо, — зачем я записал ваш ответ так подробно. Я объясню вам. Видите, вы подписали ваш ответ. Сами подписали, не так ли? «Не на улице же мне спать!» А на прошлом допросе вы говорили, что больше всего любите спать не в гостиницах, а на берегу моря, сиречь на улице.

— «На берегу моря» и «на улице» — это разные понятия.

— От «Гульрипша» до моря не более ста метров. Пошли дальше? У меня вот какой вопрос. Вы всегда снимали одинарный номер?

— Да.

— А если одинарных не было?

— Я платил за две койки.

— Скажите, а в ваше отсутствие никто не мог воспользоваться вашим костюмом? Некто похожий на вас? А?

— Нет.

— Распишитесь. Благодарю. Вопрос: мог ли неизвестный преступник взять у вас из номера костюм и в нем совершить преступление?

— Нет.

— Распишитесь. Почему не мог?

Костенко рассчитал точно: Кешалава не такого масштаба человек, чтобы заглатывать «крючок спасения» — какой-то неизвестный преступник ночью надел его костюм… Нет, он играл свою игру, он не собирался никому подыгрывать.

— Потому что, как вы мне сказали, насильник действовал в разных городах, и еще потому, вероятно, что вы мне устроите очную ставку с жертвами, которые подтвердят, что я не тот, кого вы ищете.

— Распишитесь. Благодарю. Беда заключается в том, Кешалава, что насильник убивал свои жертвы.

— Как?

— Что «как»? Вас интересует, каким образом он убивал их?

— Нет, меня это не интересует. «Как» — в данном случае выражается мое удивление и гнев.

— Значит, вы отвергаете возможность использования преступником вашего костюма?

— Отвергаю.

— Подпишитесь. На сегодня все.

— Вы собираетесь снова отправить меня в тюрьму?

— Обязательно.

— На каком основании, объясните мне хотя бы!

— Кешалава, не надо. Вы, как я убедился, человек умный. Вы же понимаете, что я не могу отпустить вас до тех пор, пока не проверю все версии, существующие по этому делу. Если бы вы мне сказали: «Драгоценные камни, оставленные у Тороповой, я купил за сотню у пьяницы возле базара», — я бы отпустил вас, попросив стать моим помощником в деле разыскания преступника, похитившего государственное имущество. Но, поскольку вы категорически отвергаете сам факт, поскольку вы утверждаете, что Торопова оговаривает вас и никаких камней вы не видели, я не могу вас отпустить. Ну, подумайте, как бы вы на моем месте поступили?

— Вы позволите мне написать еще одну жалобу?

— У меня или в камере?

— У вас, если можно. В камере нас теперь пятеро, эти страшные люди чудовищно ведут себя, какие-то скоты.

— Это верно. Ну, пишите. Вот бумага, перо. Снова в прокуратуру?

— Нет. Я напишу моему депутату. Это, я думаю, будет верней. Депутат — ректор нашего института, он меня прекрасно знает, я для него не единичка в деле, а советский человек, живой человек, кстати сказать.

— Валяйте, — согласился Костенко. — Может быть, вы и правы.

3

Прокурор ознакомился с объяснениями Костенко, который, в частности, указывал, что «Кешалава утверждает, что последний месяц он не употреблял снотворных препаратов, и он отвергает возможность использования его костюма другим преступником. Таким образом, никто, кроме Кешалавы, не мог положить в карман принадлежащего ему пиджака особо опасный, ядовитый «препарат сна», которым были убиты три человека и серьезно отравлен Налбандов. В оперативных целях от продолжения допроса я отказался, однако изложенное дает основание для дальнейшей перспективной работы с Кешалавой».

— Ну что же, — сказал прокурор, — теперь вы можете предъявить ему обвинение, и это будет законное обвинение.

Когда Костенко вернулся в министерство, было уже шесть. Он хотел было попросить у помощника дежурного машину и поехать к Ларику, чтобы показаться этому самому профессору Иванову, но ему навстречу поднялся улыбчивый, нежноглазый Садчиков.

— С-славик, я хочу тебя об-брадовать. Некий старшина Нодар Гокиэли опознал по фото нашего Кешалаву. Знаешь, где он его видел? Он его видел в горах, около альпинистского лагеря «Труд». И знаешь когда? На следующий день после эпизода с Налбандовым. И з-знаешь что? В т-тот день все альпинисты в м-маршрут ушли, остался один ин-нструктор Ломер Морадзе. Это уже не старшина выяснил, это я, Морадзе — сосед Кешалавы по Т-тбилиси.