Пароль не нужен - Семенов Юлиан Семенович. Страница 29

И вот метр за метром, секунда за секундой начинает совершаться невозможное. Аполлинэр нагоняет остальных лошадей, которые пока идут кучей без фаворита. Аполлинэр обходит всех по крайней дорожке, приближается к финишу первым.

Рев на ипподроме сменился тишиной. Только слышно об землю копыта: цок-цок, цок-цок…

Дзеньк! – колокол бьет у финиша.

Рев на ипподроме возник сразу, словно все раньше замолкли на одно мгновенье, задержав в себе крик по сигналу невидимой дирижерской палочки.

– У-а-а! А-а-ау! – ревел ипподром, и у всех на лицах было изумление и даже какая-то радость. Люди были свидетелями чуда. Такого не бывало ни разу, чтобы сбоившая лошадь, никогда не считавшаяся фаворитом, могла обойти всех по самому краю и снять громадный выигрыш. Слава богу, что никто не ставил на нее, а то сразу миллионером стал бы такой человек. Это разве и успокаивает людей: проиграл – зато и все остальные тоже проиграли. Нет более ненавидимого человека на ипподроме, как счастливчик, снявший крупный куш. Даже подлипалы, которые моментально окружают его, даже они, угодливо глядя ему в лицо, ожидая кутежа, будут ненавидеть его, не говоря уже о тех, кто горд и горе привык ни с кем не делить.

Исаев осторожно потер переносье большим пальцем левой руки и посмотрел на Фривейского. Тот был желт, как высушенный лимон. Что может сделать мгновенье с человеком?! Под глазами у него залегли кругляши черного цвета. Глаза запали, а руки, лежащие на коленях без сил, казались ссохшимися, старческими.

Генералы переглянулись, затаив радость: крупный проигрыш соседа здесь, на бегах, так же приятен, как ненавистен его выигрыш.

Фривейский взял котелок и сказал глухо:

– Честь имею, господин Исаев. У меня заболела голова, пойду отлеживаться, темечко напекло.

Он поднялся, чтобы уйти, и столкнулся лицом к лицу с генералами. А они ждут. Это разве не понятно, чего они ждут? Они его унижения ждут, вот что они больше всего хотят видеть. Это главное зрелище – в перерыве между бегами.

– В данный момент я стеснен в средствах и просил бы вас отсрочить платеж моего долга, Максим…

Исаев уперся в него стальными своими глазами и, вместо того чтобы, как ожидал Фривейский, ответить «что вы, что вы», деловито поинтересовался:

– На сколько?

«Боже ты мой, какая гнуснейшая история! Завтра же разойдется слушок по армии, эти вороны непременно разнесут».

– Я просил бы вас перенести это на завтра.

– Ну и прекрасно, Алекс. А то оставайтесь? Может, еще какие веселые истории случатся?

– Голова, – ответил Фривейский. – У меня бывают страшные мигрени. Благодарю вас, всего хорошего, господа.

Один из генералов пошутил:

– Стреляться пошел.

После следующего заезда Исаев, получив громадный выигрыш, укатил с генералами на автомобиле в «Версаль» и задал там такой ужин, о котором немедленно заговорили в городе.

КВАРТИРА ФРИВЕЙСКОГО

Фривейский сидел за круглым столом в маленькой гостиной и тупо смотрел в одну точку перед собой. Жидкие волосы прилипли к мокрому лбу, а голова у него все время делала чуть заметные движения из стороны в сторону, словно детская игрушка с пружинкой вместо шеи.

Когда в передней зазвенел тоненький электрический звонок, Фривейский, вздрогнув, поднялся из-за стола, суетливо причесал волосы, нетвердо подошел к двери и хрипло спросил:

– Кто?

– Я, – ответил Исаев.

Фривейский несколько мгновений медлил, а потом открыл дверь и замер на пороге. Исаев сразу понял, что секретарь правительства пьян. Он отодвинул его плечом, закрыл за собой дверь и прошел в комнаты – без приглашения.

– Алекс, – начал сыпать Исаев пьяной скороговоркой, – зря вы на меня сердитесь. Я могу обидеться. И стану болтуном и сплетником, начну болтать, что помощник Меркулова – уголовный преступник и растратчик, из-под суда удрал. Нет?

– Макс! – выбросил руку, словно защищаясь, Фривейский.

– Что?

– Макс…

– Э, ерунда, вы реагируете на сплетни, будто я говорю правду. У вас нет соды? Мучает изжога, сил нет. Почему вы не подходили к телефону? Мы прекрасно проводим время. Вчера в «Цыпочке» давали потроха под белым вином, господи, какая прелесть! Я к вам на минуту, Алекс, я вам подвез денег – вернете их мне на людях, сейчас поедем к цыганам. Машенька-волшебница поет – холодом морозит, глаза-жуки, чудо-девка… Как раз тысячу долларов я привез, чтобы слухи не ползли.

Максим Максимович достал из заднего кармана брюк пачку зелененьких бумажек – завитой Вашингтон смотрит сухо и непреклонно, на губах презрительная усмешка.

– Ах, доллары, доллары, хорошая валюта, где угодно ходит, не то что наша российская дребедень. Вот, пожалуйста, здесь тысяча, а могу одолжить столько же, я в выигрыше. Одна просьба, – болтал Исаев, подталкивая деньги растерянному Фривейскому, – я тут слыхал, что доблестные жандармы собираются выпустить целехонькими с нашей земли тех подпольщиков-большевиков, которые попали нам в руки после блистательной операции Гиацинтова, когда он взял Васильева и многих других. Так вот, я достаточно воевал с красными, и, если мою кровь решат разменивать на либеральные жесты, я стану принимать свои меры. Мне, как патриоту и газетчику, необходим открытый, беспощадный суд над арестованными большевиками. Пусть они предстанут перед судом, пусть будет процесс. Если этого не произойдет, если ваш шеф решит играть в либерального дедушку, я буду жаловаться в Берлин, моим друзьям из Высшего монархического совета.

– Чего вы, собственно, хотите? – тихо спросил Фривейский. – Я как-то понять ничего не могу.

– Хитрите, Алекс, хитрите.

– Давайте отнесем этот разговор на завтра.

– Нет, зачем же? Мы сегодня должны все обрешить, Алекс. Я не шантажист какой, у меня душа нараспашку, вы меня знаете. Будь я продажным гадом, стал бы вас прижимать: мол, устрой мне хороший заказ, не то затребую из Верхнеудинска твое дело…

– Перестаньте! Мне гадостно слушать эти сплетни, распускаемые негодяями…

– А мне как противно их слышать! Но ведь то, что противно нам с вами, – интересно быдлу. Особенно если документы подложить. Да что это я, собственно, несу ахинею, пьян, пьян, стыд.

– Никак не пойму, что вам от меня надо, Макс?

– А ничего. Дружбы. Только лишь.

– Вы дьявол.

– Если бы… А в Монархическом совете о вас очень хорошего мнения, и мне позволено вам об этом сказать. Ну, поехали, Алекс, поехали.