Пресс-центр - Семенов Юлиан Семенович. Страница 73

— Садитесь, синьор Степанофф, мы готовы выслушать сюжет вашего сценария, — сказала она. — Мой муж пообещал Джульетте проконсультировать вас. Вы действительно из России?

— Да.

— И намерены туда вернуться?

— Бесспорно, — Степанов улыбнулся.

— Но ведь там сейчас невозможно жить, такой террор.

Степанов снова улыбнулся.

— Ничего, переживем, здесь тоже не без террора, но ведь вы не собираетесь уезжать…

— Хотите выпить? — спросил Руиджи.

— Нет, спасибо, если только стакан воды.

— С газом?

— Да какой угодно, только б холодная была…

Руиджи принес воды, присел рядом с женою, вздохнул с хрипом, прокашлялся.

— Давайте ваш сюжет, я весь внимание.

— Сколько времени вы мне отпускаете?

— Все зависит от того, как мне покажется история.

— Покажется, — убежденно сказал Степанов, чувствуя напряженность Софи и ее мужа. — Вам покажется… Речь идет о политическом преступлении… В некоем городе в президентском апартаменте 23 отеля был обнаружен труп миллионера…

— Это вымысел или факт? — спросил Руиджи.

— А вам бы как хотелось?

— Мне бы хотелось вымысел, — ответил он.

— Ладно, — согласился Степанов, — тогда я не стану называть убитого Леопольдо Грацио, а назову его просто Леопольдо.

— Не сходится, слишком близко, и потом Грацио, как я знаю, не был убит, а покончил с собой в связи с угрозой банкротства.

— Тогда назовем покойного Джоном, перенесем действие в Штаты.

— Это хорошее предложение, — откликнулась Софи Сфорца; ее обязательная улыбка была вымученной, тонкие пальцы по-прежнему мелко подрагивали.

— Так вот, Джон, бизнесмен и политик, был найден мертвым в своем номере; служащие отеля, пока еще, впрочем, не под присягой, заявили, что никто из посторонних к нему не входил; на пистолете, найденном поутру полицией, не было отпечатков пальцев; началось следствие; однако все те, кто мог дать показания в связи с обстоятельствами, предшествовавшими гибели миллионера, занятого в сфере энергетического, отнюдь не военного бизнеса, устранены; все, кто пытается продолжать расследование на свой страх и риск, делают это, ощущая на своей спине глаза, холодные неподвижные глаза, которые принадлежат людям, нанятым тем, кто не может позволить обнаружиться правде. Но если все-таки правда всплывет, а для этого надо не так уж много, два свидетельских показания, тот спрут, который задумывает и проводит в жизнь злодеяния, может быть раздавлен. Как сюжет?

— По-моему, интересно, — сказал Руиджи. — Но это не для меня, синьор Степанофф, это для Дамиани, «Признание прокурора» и все такое прочее, тем более что я перестал работать в кинематографе, я теперь на пенсии.

— Хватает на то, чтобы жить? — усмехнулся Степанов, спросив глазами у женщины разрешения закурить.

— Да, вполне хватает, я был хорошо застрахован.

— И вы не рветесь вернуться в искусство?

— Это моя забота, а не ваша, синьор Степанофф.

— Вы, значит, убеждены, что борьба с Доном Валлоне невозможна?

Руиджи обернулся к жене, усмехнулся.

— Я же говорил тебе, дорогая… Все должно было кончиться именно этим именем.

Софи Сфорца смяла длинную сигарету в огромной ракушке, фиолетово-черной, не средиземноморской, скорее всего, из карибского региона.

— Синьор Степанофф, — сказала она своим певучим глубоким голосом, — мы готовы обсуждать с вами вашу идею, она действительно интересна, и, если бы Руиджи чувствовал в себе силы, я бы советовала ему поработать с вами, но вы упомянули имя Дона Валлоне… Я что-то слыхала о нем, но, что именно, слабо помню… Вы не хотите рассказать о нем подробнее?

Степанов все понял: страх; они ничего не станут говорить; зря потраченное время; сначала их испугали, а потом купили; очень уж просто.

— Имена заменить? — спросил он усмешливо. — Или все-таки вашу сестру можно назвать ее подлинным именем — Франческа? А того, кто финансировал ее фильм, — Доном Баллоне?

— Можете не заменять имена на псевдонимы, — ответил Руиджи. — Но, когда вы станете говорить о Франческе, не забывайте, что перед вами ее сестра.

Степанов почувствовал, как кровь прилила к лицу, он не считал нужным сдерживать себя.

— Которая, естественно, не может не желать того, чтобы виновные в гибели ее сестры были сурово наказаны… Понятно, и вы, ее коллега по искусству, жаждете этого же, вам не может быть безразлична трагедия художника, талантливой молодой женщины, столь загадочно в расцвете сил ушедшей из жизни…

— По какому праву вы так говорите? — сухо осведомился Руиджи. — Кто разрешил вам это?

— Как? — спросил Степанов. — Я обидел вас? Готов написать все, что я говорил. Слово, зафиксированное на бумаге, есть документ, и, если вы найдете то, что подходит под категорию оскорбления, привлеките меня к суду, я готов дать показания… даже после автокатастрофы… Если оклемаюсь, приеду, это я могу вам обещать… Конечно, если кокнут, тут уж не моя вина, замолчу…

Софи Сфорца побледнела, даже в ночи было заметно, как её щеки сделались серыми, словно бы цементными; она легко поднялась, заставила себя улыбнуться.

— Это было так мило, что вы нашли время навестить нас, синьор Степанофф, по-моему, ваш сюжет может принести славу; если удастся написать его так, как вы задумали, мы с Руиджи будем молить бога, чтобы вам повезло. — Она обернулась к мужу. — Не так ли, милый? Извините, но я должна вас оставить, меня мучают мигрени…

Степанов кивнул, пожелал доброй ночи, пошел к двери; замки были особые, словно тюремные, двери обиты железом, цепочка — из нержавеющей стали.

Руиджи отпер замок, кашлянул, сыгранно пожал плечами.

— Мы, люди Запада, привыкли к делу с первого же слова, синьор Степанофф, мы не византийцы, а римляне, поэтому превыше всего ценим, когда человек сразу же берет быка за рога, а не прячет главное за декорацию, будь то мифический сценарий, роман или репортаж для коммунистической газеты.

— Если бы вы не поняли главного, синьор Руиджи, — ответил Степанов, — вряд ли ваша жена так внезапно занедужила бы. Да и потом, видимо, бестактно задавать вопрос: когда и кто смог вас испугать так, что вы простили гибель Франчески?… Я готов продолжить наш разговор на улице, если вы опасаетесь вести его в доме, где могут быть вмонтированы чужие уши.

— Осторожнее рулите по нашим дорогам, — ответил Руиджи со странной усмешкой, — они очень узкие, а наши водители — лихачи. Желаю вам доброй ночи и счастливого творчества…

«Ну и что? — подумал Степанов. — Ну и пусть этот самый Дон Баллоне узнает про то, что я иду по следу. Это даже хорошо. Только надо успеть надиктовать и отправить домой информацию, которая уже собрана. Правда складывается из крупинок знания, поиск истины — преодоление ступенек, но не лестницы всей целиком, сразу, с наскока; такого не бывает, даже слово для этого специальное изобрели — волюнтаризм… Видимо, я начал не с того конца… Мне надо найти список тех, кто участвовал в съемках последнего фильма Руиджи, на котором погибла Франческа Сфорца… Порою осветитель скажет больше, чем режиссер, который после смерти Франчески поселился на роскошной вилле в самом аристократическом районе Швейцарии… Пенсия… Какая пенсия у режиссера? Расскажите Хабибулину… Кто это мне сказал? Ах, да, толстая барменша в Шереметьево, господи, когда же это было?! Почему время дома так разнится от того ощущения минут, когда самолет приземляется на чужбине? С точки зрения логики это необъяснимо, но правда! Все действительное разумно, все разумное действительно, ай да Гегель! А вот как эту философскую концепцию в приложении к разности ощущения времени вычислить на ЭВМ? Да, — спохватился, Степанов, — сейчас надо позвонить в Гамбург, черт с ним, что поздно, извинюсь перед Максом, но только он один может помочь… Нужен список всех, кто видел Франческу в последние дни, во-первых, и еще очень нужно узнать, кто продал эту виллу Софи и Руиджи».

В одиннадцать двадцать он кончил разговор с Гамбургом, записал все адреса и телефоны в свою растрепанную книжку, посмотрел по справочнику, где находится итальянское консульство в Лугано, нашел телефон своего римского издателя. «Позвоню утром, попрошу послать телекс в здешнее консульство, трехдневную визу для туристов итальянцы дают сразу же, на месте, без запроса в их МИД». Вышел на набережную; террасы, где вечером стояли сотни столиков, вынесенные из баров и «ристоранте», были пусты, гасили свет, ежедневный праздник окончился; в пиццерии «Дон Карло» возле стойки толпились несколько мусорщиков; Степанов попросил налить двойное виски без воды и льда, выпил, ощутил запах дымка, самогонки бы шандарахнуть, которую Зубаниха в былые времена гнала на Плещеевом озере: осенние рассветы там тяжелые, выпь кричит тревожно, даль видна словно бы на сислеевской картине, как сквозь папиросную бумагу, туман слоится, зримый, близкий, цветом похожий на церковные благовония, клубящиеся в храмах, господи, как домой хочется, сил нет!