При исполнении служебных обязанностей - Семенов Юлиан Семенович. Страница 15

7

— Дай побольше газа, Вова, — попросил Богачев, — еще чуть больше.

— Боишься, что уйдут радисты и ты не сможешь получить радиограмму?

— Тебе в цирке работать. Реприза: «Провидец Пьянков с дрессированными удавами».

— Не дам газа.

— Володенька!..

— Пусть тебе провидец дает газ…

— Вовочка!..

— Пусть тебе удавы дают газ, — бормотал Пьянков, осторожно прибавляя обороты двигателям.

Богачев смотрел, как стрелка спидометра ползла вправо. И чем дальше она ползла вправо, тем радостнее ему становилось. Он обернулся к Пьянкову и сказал:

— Ты гений, старина!

— Ладно, ладно, не в церкви.

— Не сердись.

— Не то слово. Я задыхаюсь от негодования.

Брок засмеялся и сказал Аветисяну:

— Геворк, знаете, мне страшно за Мирова и Новицкого. Наши ребята вырастут в серьезных конкурентов.

Вошел Струмилин еще с двумя чашками кофе и спросил:

— Кому добавок?

— Мне, — попросил Богачев.

Струмилин сел рядом с ним, посмотрел на доску, в которую вмонтированы приборы, отметил для себя, что во время его десятиминутного отсутствия скорость движения возросла, но ничего говорить не стал. Он только подумал: «Жека, Жека, что ты там еще задумала? Неужели тебе захотелось поиграть с этим парнем, который сидит справа от меня, и летает над Арктикой вместе со мной, и пьет кофе, который я завариваю, и прибавляет скорость, хотя этого не надо было бы делать, и беспрерывно курит, потому что хочет поскорее получить твою радиограмму? Ты выросла без матери — раньше, чем надо бы. Когда есть мать, юность продолжается дольше, а это самая прекрасная пора человеческой жизни, маленькая моя, сумасбродная Жека, хороший мой, честный человечек. Не играй с этим парнем, у него тоже было не так уж много юности, очень я тебя прошу об этом, просто ты даже не представляешь, как я прошу тебя об этом…»

— Будете сажать машину, — сказал Струмилин. — Вы любите садиться ночью?

— Я еще ни разу не сажал здесь машину ночью.

— Это очень красиво. Садишься — будто прямо на карнавал. Особенно издали. Это из-за огоньков поселка.

— Я понимаю.

— А особенно красиво, когда ночью или ранним утром садишься во Внуково. Там очень много сигнальных огней. Я всегда смеюсь, потому что вспоминаю поговорку «с корабля на бал».

Аветисян рассчитал время точно и так же точно вывел машину на посадку. Он вывел машину так точно, что Богачеву показалось ненужным выполнять обязательную при посадке «коробочку». Выполнение «коробочки» занимает никак не меньше десяти, а то и пятнадцати минут. А в радиоцентре за эти проклятые десять или пятнадцать минут могут уйти люди, в руках которых находится радиограмма, переданная из Москвы Женей.

Павел мастерски посадил машину. Когда он вырулил на то место, которое ему указал флажками дежурный, он услышал в наушниках злой голос:

— Немедленно зайдите в диспетчерскую!

— Кому зайти в диспетчерскую? — спросил Павел.

— Командиру корабля.

— Вас понял.

Все трое — Аветисян, Пьянков и Брок — переглянулись. Они поняли, почему командира вызывают в диспетчерскую. Они не могли не понять этого. Богачев посадил машину, не выполнив «коробочки». Это нарушение правил. Это очень серьезное нарушение правил. Именно за это вызывали командира корабля к диспетчеру. Не за что было вызывать командира корабля, кроме как за это.

Струмилин оделся и пошел к диспетчеру. Аветисян спросил Павла, который лихорадочно застегивал молнию на куртке и никак не мог ее застегнуть.

— Ты действительно не догадываешься, зачем вызвали командира?

— Конечно, нет, а что?

— А куда ты собираешься сейчас?

Богачев засмеялся и ответил:

— За счастьем.

Он обернулся и увидел три пары глаз. Он никогда не видел Аветисяна, Пьянкова и Брока такими. Лица у них были жестки, а в глазах у каждого было одинаковое выражение. Даже не определишь точно, какое выражение было у них в глазах. Тогда Павлу стало не по себе, и он спросил:

— А что такое, товарищи?

— Ты же посадил машину без «коробочки».

— Так аэродром же пустой. И на подходе никого нет.

— Ну вот это-то никого и не интересует. А старика сейчас вызвали для скандала, понял? — сказал Пьянков. — А теперь можешь бежать за счастьем.

Богачев пулей выскочил из самолета и бросился следом за Струмилиным. Когда он вбежал в диспетчерскую, Струмилин стоял у стола без шапки, а молоденький парень, еще моложе Пашки, говорил:

— А мне не важно! Закон для всех один, ясно? Кто вам разрешал нарушать его, а?

Богачев шагнул к столу и сказал:

— Во-первых, не ругайте нас, пожалуйста, а во-вторых, машину сажал я.

— Что?! Так почему же…

Богачев снова перебил его:

— Не ругайте командира, прошу вас! Я посадил так, ослушавшись его приказа, ясно вам?

— Я потребую отстранения вас от полетов!

— Требуйте!

— Вы свободны!

Богачев вышел первым. Струмилин улыбнулся, надел шапку и спросил:

— А я?

— Вы тоже, — ответил диспетчер, не поднимая головы от стола.

Струмилин вышел из диспетчерской и крикнул:

— Паша!

Но Богачев не отозвался. Он несся в радиоцентр, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь. Он прибежал туда и спросил:

— Радиограмма Богачеву есть?

— Есть, — ответил радист и протянул ему запечатанный бланк.

Богачев разорвал запечатанный бланк и стал читать текст, наклеенный криво.

Богачев нашел Струмилина, Аветисяна, Брока и Пьянкова в гостинице. Они сидели и, смеясь, говорили о чем-то. Когда он вошел, все замолчали.

— Павел Иванович, — сказал Богачев с порога, — мне надо сегодня же вылететь в Москву.

— Общее помешательство? — спросил Струмилин. — Или только частичное?

— Общее, — ответил Павел.

Все засмеялись, и Богачев не увидел в глазах товарищей того, что он видел двадцать минут тому назад. Он увидел в их глазах самого себя. А это очень хорошо — видеть самого себя в глазах людей, с которыми говоришь. Это значит — на тебя смотрят чистыми глазами. А чистыми глазами смотрят только на друзей. На самых настоящих друзей, Павел знал это абсолютно точно.

У начальника высокоширотной арктической экспедиции Годенко собралось совещание.

Начальника экспедиции называли «некоронованным королем Арктики». Его называли так по справедливости: огромные просторы океана и суши — от Архангельска через точку Северного полюса к бухте Провидения — такой огромный треугольник «принадлежал» Годенко, ученому и путешественнику.

Все ледоколы и самолеты, зимовки и фактории, аэродромы и поселки, экспедиции, высаженные на лед, — все это подчинялось ему, Годенко, потому что он руководил научными изысканиями, которые впоследствии, после скрупулезной обработки в Арктическом институте, станут достоянием мировой науки и помогут разгадать еще один секрет в мудреном устройстве нашего беспокойного «шарика».

Такая всесторонняя экспедиция была организована в Арктике впервые, и поэтому на Диксоне собралось особенно много народу. Здесь были и ученые, и инженеры, и опытнейшие летчики страны, и писатели, и корреспонденты газет и радио, и кинооператоры, и даже два артиста из ВГКО с номером «Жанровые песни, сцены из опер и оперетт». Все приехавшие на Диксон из Москвы и Ленинграда ждали совещания у Годенко, которое должно было решить точную дату общего выхода на лед. Все транспортные подготовительные работы были закончены, летчики полярной авиации сделали много рейсов над тундрой, а теперь предстоял самый ответственный период работы на льду.

О том, как много мужества надо иметь, чтобы работать над океаном, садиться на дрейфующий лед, спать в палатках, когда крошатся льды, и делать при этом свою работу, сейчас мало пишут в газетах. Считается, что все написано: были папанинцы, была Антарктида — и хватит. Страшный и равнодушный оборот: «Это уже освещено в печати», — проник и в Арктику. Мужество нельзя «освещать». Мужество не может быть «уже освещено». Это непреходящая ценность.