Приказано выжить - Семенов Юлиан Семенович. Страница 19

— Это вы про мужчин. Женщина познается, когда она любит, кормит дитя, делает мужчине обед и смотрит, как он тревожно спит… Нет, я не психопатка, правда… Что вы на меня так смотрите?

— Я смотрю на вас хорошо.

— Поэтому и спрашиваю.

— Рассказывайте…

— Вы говорите по-русски?

— Читаю. Со словарем.

— Знакомы с финским эпосом? Или с эстонским? С карельским? Очень красивое название «Калевипоэг». Знаете?

— Нет, не знаю… Слыхал краем уха… У нас есть перевод?

— Мы не умеем переводить. Мастерски переводят только русские.

— Отчего это им такая привилегия?

— Стык Европы и Азии… Смешение языков, караваны в Персию, Индию, Китай, хазары, скифы, Византия, великолепное варево…

— Итак, «Калевипоэг»…

— А у русских есть былина о богатыре Колыване. Я проводила аналитическое сравнение, все очень близко. А еще ближе к нам их прекрасная былина об Илье Муромце.

Произношение у женщины было абсолютным, русское имя она называла без акцента. Штирлиц заставил себя не отрывать глаз от своей сигареты, которую он аккуратно разминал пальцами, чтобы не взглянуть на ее лицо еще раз, наново.

— Вообще былины — это любопытная штука, — вздохнула Дагмар. — Они подталкивают к выводу, что в жизни во все времена обязательно надо выжить, и не просто выжить, а победить, пробиться вверх, к славе, — только тогда не страшна смерть, ибо лишь тогда твое имя сохранится для потомства. Чем ты поднялся выше, тем надежнее гарантия неисчезновения… Нет, правда! Почему вы улыбаетесь?

— Потому что мне приятно слушать вас.

— Пейте.

— Выхлещу всю вашу водку.

— Я покупаю ее на боны в шведском посольстве, там очень дешево.

— Дальше.

— А что — «дальше»? У русских был князь Владимир, он крестил свой народ, стал святым, получил прозвище Красное Солнышко. Чем князь был знаменитее, тем больше его надо было славить, тем красивее о нем слагали былины, в лучах его известности оказывались близкие — был у него дядя, Добрыня, друг и соратник Муромца… Когда сложат эпос об этой войне, вы окажетесь в фокусе славы рейхсфюрера… Замечательно, да?

— Совершенно замечательно… Только где логика? Князь Владимир, дядя Добрыня и богатырь Муромец?

— Все-таки я женщина… Мы — чувство, вы, мужчины, — логика… Так вот, есть русская былина про то, как Муромец сражался со своим сыном Бориской… Хотя иногда его называли Збутом, порою Сокольником, а в поздние времена — Жидовином… Илья, сражаясь с сыном, узнает, что этот самый Жидовин приходится ему сыном, отпустил его, а тот решил извести отца, когда богатырь уснул… Не вышло. Муромца спас его волшебный крест. Сила в старце седьмого возраста была невероятной…

— Что значит «старец седьмого возраста»?

— По старым славянским исчислениям это возраст мудрости, с сорока до пятидесяти пяти лет… А теперь сравните Муромца с нижнегерманской сказкой о Гильдебранде и его сыне Алебранде, когда они сошлись на битву возле Берна. Похоже? Очень. Отец тоже сражался с сыном, но помирился с ним в тот миг, когда старик занес нож, чтобы поразить свое дитя… Молодой богатырь успел сказать старцу то, что знал от матери… А она рассказала сыну, кто его отец… Слезы, радость, взаимное прощение… А кельтская сага об ирском богатыре Кизаморе и его сыне Картоне? Она еще ближе к русскому варианту, путь-то пролегал из варяг в греки, а не из немцев к персам. В битве отец, как и Муромец, убивает сына, но, узнав, кого он убил, плачет над телом три дня, а потом умирает сам… Видите, как мы все близки друг другу?

Штирлиц пожал плечами:

— Что ж, пора объединяться…

— Знаете, отчего я хочу, чтобы вы остались у меня?

— Догадываюсь.

— Скажите.

— Вам страшно. Наверно, поэтому вы и хотите, чтобы я был сегодня рядом.

— И это тоже… Но по-настоящему дело в другом… Не только мужчины живут мечтами о придуманных ими прекрасных женщинах, которые все понимают, хороши в беседе, а не только в кровати. Настоящий друг нужен всем… Мы, женщины, придумщицы более изощренные, чем вы… Знаете, если б мы умели писать, как мужчины, мы б таких книг насочиняли… И, между прочим, это были б прекрасные книги… Вот мне и кажется, что я вас очень давно сочинила, а вы взяли и пришли…

Он проснулся оттого, что чувствовал на себе взгляд, тяжелый и неотрывный.

Дагмар сидела на краешке кровати и смотрела в его лицо.

— Вы разговариваете во сне, — шепнула она. — И это очень плохо…

— Я жаловался на жизнь?

Она вздохнула, осторожно погладила его лоб, спросила:

— Закурить вам сигарету?

— Я же немец, — ответил он. — Я не имею права курить, не сделав глоток кофе.

— Кофе давно готов…

— Дагмар, что вам говорил о нашей предстоящей работе Шелленберг?

По тому, как она удивленно на него посмотрела, он понял, что Шелленберг с ней не встречался.

— Кто вам сказал, что я должен был увидеться с вами? — помог он ей.

— Тот человек не представился…

— Он лысый, с сединой, левая часть лица порою дергается?

— Да, — ответила женщина. — Хотя, по-моему, я этого тоже не должна была говорить вам.

— Ни в коем случае. Пошли пить кофе. А потом поработаем, нет?

— В Швеции у меня была няня… Русская… Она мне рассказывала, что у них во время обряда крещения священник закатывал волос младенца в воск и бросал в серебряную купель. Если катышек не тонул, значит младенцу уготована долгая и счастливая жизнь… Ваша мама вам наверняка говорила, что ваш шарик не утонул, да?

— Я никогда не видел мамы, Дагмар.

— Бедненький… Как это, наверное, ужасно жить без мамы… А папа? Вы хорошо его помните?

— Да.

— Он женился второй раз?

— Нет.

— А кто же вам готовил обед?

— Папа прекрасно с этим справлялся. А потом и я научился. А после я разбогател и стал держать служанку.

— Молодую?

— Да.

— Ее звали Александрин? Саша?

— Нет. Так звали ту женщину, к которой я привязан.

— Вы говорили о ней сегодня ночью…

— Видимо, не только сегодня…

— Я на вас гадала… Поэтому, пожалуйста, не встречайтесь сегодня до вечера с человеком, у которого пронзительные маленькие глаза и черные волосы… Это король пик, и у него на вас зло.

Женщина ушла на кухню — аккуратную, отделанную деревом, — а Штирлиц, поднявшись, поглядел в окно, на пустую мертвую улицу и подумал: «Я — объект игры, это — точно. И я не могу понять, как она окончится. Я принял условия, предложенные мне Мюллером и Шелленбергом, и, видимо, я поступил правильно. Но я слишком для них мал, чтобы сейчас, в такие дни, они играли одного меня. Они очень умны, их комбинации отличает дальнобойность, а я не могу уразуметь, куда они намерены бить, из каких орудий и по кому именно. Мог ли я быть ими расшифрован? Не знаю. Но думаю, если бы они до конца высчитали меня, то не стали бы затевать долговременную операцию — бьет двенадцатый час, им отпущены минуты. Когда я пошел напролом с Шелленбергом, я верно ощутил единственно допустимую в тот миг манеру поведения. А если и это мое решение Шелленберг предусмотрел заранее? Но самое непонятное сокрыто в том, отчего имя Дагмар назвал Шелленберг, а предупреждал ее обо мне Мюллер? Вот в чем вопрос!..»