Приказано выжить - Семенов Юлиан Семенович. Страница 34

— Это я понимаю, рейхсляйтер… Я понимаю, что вы ставите передо мною задачу практически невыполнимую… Вы считаете, что этот безнадежный разговор тем не менее целесообразен?

Борман выпил еще одну рюмку и ответил:

— Кто из древних утверждал, что «Париж стоит мессы»? Вы юрист, должны помнить…

— Ну, во-первых, это выражение приписывают Генриху IV, но мне сдается, что француз не мог отлить такого рода фразу, надо искать аналог у древних римлян…

— Вот и поищите. А в конце беседы нажмите ему на мозоль. «Шелленберг, — заключите вы, намекая на то, что вам известно все обо всем, и даже об их разговоре с глазу на глаз, когда красавец вез старого адмирала в тюрьму, и тот, вполне возможно, назвал ему кое-какие имена, почему бы нет?! — уже кое-что открыл мне, откроет все до конца, и вы понимаете, отчего он поступит только так, а никак не иначе, стоит ли вам уходить в небытие, будучи обыгранным своим учеником?» Это все, о чем я полагал нужным сказать вам. Хайль Гитлер!

…Кальтенбруннер поднялся навстречу Канарису, широко улыбнулся, протянул руку; тот ищуще, но в то же время недоверчиво заглянув в глаза обергруппенфюрера, руку пожал; начальник главного управления имперской безопасности отметил, как похудел адмирал, сколь пергаментной стала его кожа на висках и возле ушей, поинтересовался:

— Прогулки вам по-прежнему не разрешены?

— Увы, — ответил Канарис. — И это, пожалуй, самое горькое наказание изо всех тех, которые выпали на мою голову: без двухчасового моциона я делаюсь совершенно больным человеком…

— Двухчасовую прогулку не позволяют совершать ваши британские друзья, — вздохнул Кальтенбруннер. — Налеты бандитов Черчилля носят характер геноцида, мы боимся, что они разбомбят этот лагерь и всех его обитателей, поэтому вас и держат в бункере, а вот минут на сорок — подышать воздухом в лесу — я готов вас сейчас пригласить. Не откажетесь составить компанию?

Впрочем, перед тем как вывести адмирала в лес, Кальтенбруннер походил с ним по аппельплацу, взяв его под руку, чтобы узники воочию увидели дружбу нынешнего шефа РСХА с бывшим руководителем армейской разведки Германии.

В лесу пахло прелью; снега уже не было; листва была до того нежной, что, казалось, и она большую часть времени проводит под землею, как немцы в бомбоубежищах; почки были в этом году какими-то особенно большими, взрывными; дубравы казались нереальными, гулкими, пустыми из-за того, что в лесу не было слышно человеческих голосов (раньше здесь всегда играли мальчишки, возвращаясь на хутора из школы); не работал ни один мотор (обычно в это время года тут велись очистительные работы, срезали прошлогодний сушняк); лишь пронзительно и глумливо орали сойки, да еще где-то в кустах пугающе ухал филин.

— К покойнику, — сказал Кальтенбруннер. — Филин — птица несчастья.

— После месяцев в тюрьме эти звуки кажутся мне символами счастья, — откликнулся Канарис. — Ну, расскажите, что происходит на фронтах? Нам же не дают ни газет, ни листовок…

— А как вы сами думаете? Где, по-вашему, стоят англичане с американцами? Где русские?

— Русских мы задержали на Одере, — задумчиво ответил Канарис, — а западные армии, видимо, идут с юга к Берлину.

— С севера тоже, — ответил Кальтенбруннер. — А русских пока задержали на Одере. Не думаю, чтобы это продолжалось долго.

— Вы приехали ко мне с предложением, как я понимаю. В чем оно заключается?

— Мне было бы интересно выслушать ваши соображения, господин Канарис…

Канарис остановился, запрокинул руки за голову и рассмеялся:

— К висельнику приехал тот, кто должен его казнить, но при этом соблюдается рыцарский политес! Я — «господин», а не арестант номер пятьдесят два! Дорогой Кальтенбруннер, за те минуты, что мы с вами гуляем, я понял: у вас есть о чем меня спросить, выкладывайте карты на стол, попробуем договориться…

Кальтенбруннер закурил, поискал глазами, куда бросить спичку, — в лесах, саженных возле хуторов, всегда ставились урны для мусора, оберточной бумаги и пустых консервных банок; не нашел, сунул в коробок, хотя знал, что это плохая примета, но преступить в себе австрийца, преданного немецкой идее, не смог — порядок, только порядок, ничего выше порядка; заговорил медленно, повторяя почти слово в слово то, что ему позволил сказать Борман.

Канарис слушал не перебивая, согласно качал головой, иногда убыстряя шаг, а иногда останавливаясь.

— Вот так, — заключил Кальтенбруннер. — Это все. Вам предстоит принять решение.

— Я, конечно же, назову ряд имен, счетов и паролей для того, чтобы вам были открыты сейфы в банках, но ведь это означает мою немедленную и безусловную казнь, обергруппенфюрер. Я, увы, знаю условие игры, которое вы исповедуете: алчная, устремленная и самопожирающая безнравственность… Я назову вам имена, но, поверьте, если бы вы действительно захотели преуспеть, вам бы стоило охранять меня так, как вам предстоит охранять вашу семью в самом недалеком будущем. Но вы не сможете преступить себя, в этом ужас вашего положения, мой молодой друг.

— Вы неправы по двум обстоятельствам, господин адмирал. Первое: уничтожив вас, я рискую подвести тех наших людей, которые придут с паролем в банк; вполне возможно, что у вас в банках все варианты оговорены заранее. Второе: уничтожив вас я лишусь Испании, где ваши позиции общеизвестны, а Испания — тот плацдарм, откуда более всего удобна наша временная передислокация в Латинскую Америку.

Канарис покачал головой:

— Вы не додумали разговор со мною, Эрнст. Не сердитесь, что я обращаюсь к вам так фамильярно?

— Мне это даже приятно, господин адмирал.

— Видите, как славно… Итак, вы прибыли сюда, подчиняясь чьему-то указанию, сами бы вы ко мне не решились поехать: я достаточно хорошо знаю вас и наблюдал вашу работу последние полтора года весьма тщательно. Скорее всего, вас отправил рейхсляйтер… Вы никого не подведете, поскольку пока еще и Риббентроп имеет радиосвязь с нашими посольствами за границей, и армия может выходить по своим шифрам на наши военные атташаты в Швейцарии, Испании, Аргентине, Португалии, Швеции, Парагвае, Бразилии, Колумбии и Чили. Ваши люди отправят с моим паролем тех агентов, чьими жизнями вы не дорожите — каждая уважающая себя разведка имеет такого рода контингент, которого не жаль отдать на заклание во имя успеха большой операции… Значит, послезавтра вы получите в свое пользование счета и наладите контакт с моими могущественными банковскими контрагентами, предложив им — для легальной реализации — свое золото. Это — по первой позиции. По второй: мои связи в Испании были особенно сильны, когда мы крушили там коммунистов, а потом вели игру против Черчилля, чтобы он, используя дурную репутацию генералиссимуса, не осуществил свою идею высадки на Пиренеях… Он тогда раз и навсегда решил вопрос и с Гибралтаром, и с республиканскими иллюзиями горячих басков и каталонцев — под предлогом антинацистской борьбы на юге Европы. Сейчас время упущено, Рузвельт смог сдержать неистового Уинни, значит, мои возможности значительно ослабли: в политике наиболее ценен вопрос времени, в котором только и реализуется сила. Думаю, аппарат партии имеет там значительно более крепкие опорные базы, чем я среди фаланги Франко и сочувствующих ей военных. Другое дело, я бы мог стать полезным, получи я от вас такого рода гарантию, которая убедит меня в моей вам нужности — на латиноамериканском и дальневосточном направлениях…

— Какие нужны гарантии?

— Как первый этап сотрудничества: я пишу то, что вас интересует, мы оформляем договор деловым образом, пути назад нет, Лондон теперь просто-напросто не поймет меня; если вы ознакомите англичан с такого рода документом, моя репутация будет подмочена в глазах секретной службы короля; вы отправляете в Швейцарию мою информацию, а я приступаю к подготовке для вас дела на латиноамериканском направлении… Эрнст Рэм начинал работать с лейтенантом Стресснером в Боливии, но ведь сделал Стресснера полковником я, и я именно передал ему фото фюрера с дарственной надписью…