Противостояние - Семенов Юлиан Семенович. Страница 47

Костенко протянул генералу радиограмму – только что вернулся из Министерства морского флота, беседовал по радио с Пастуховым в течение получаса, больше не разрешили, и так, сказали, «из уважения к угрозыску, цените и помните, когда наших обчистят, будьте особо внимательны».

Генерал читал, помогая себе карандашом, водил по строчкам, иногда карандаш замирал, и Костенко по этому мог определить, на чем споткнулся его шеф.

«К о с т е н к о. – Товарищ Пастухов, здравствуйте, я беспокою вас в связи с вашей родственницей, Анной…

П а с т у х о в. – А в чем дело?

К о с т е н к о. – Уехала в отпуск и подзадержалась, тетушка ваша волнуется, мы начали поиск.

П а с т у х о в. – Эх, Анна, Анна…

К о с т е н к о. – Вы что-нибудь предполагаете?

П а с т у х о в. – Да ничего я не предполагаю, жаль бабу, несчастный человек.

К о с т е н к о. – У вас много ее фотографий?

П а с т у х о в. – Есть.

К о с т е н к о. – Когда она последний раз присылала вам фото?

П а с т у х о в. – Не помню…

К о с т е н к о. – Она была на этом фото в очках и с короткой стрижкой?

П а с т у х о в. – Да.

К о с т е н к о. – В черненькой кофточке с красными полосками?

П а с т у х о в. – Нет, в купальнике…

К о с т е н к о. – Так она, что ж, с моря вам прислала фото? В ноябре?

П а с т у х о в. – Да.

К о с т е н к о. – Она одна на фото или с приятелем?

П а с т у х о в. – С каким?

К о с т е н к о. – Она вам ничего не писала? Имени его не называла?

П а с т у х о в. – Нет. Погодите, нет, она что-то писала: мол, Гриша невероятный человек, и, мол, скоро она меня обрадует приятной новостью. Вообще, странное письмо. Кто такой этот Гриша?

К о с т е н к о. – И мы этим заняты, товарищ Пастухов. Раньше она вам о нем не писала?

П а с т у х о в. – Писала года четыре назад, мол, познакомилась с прекрасным, надежным, сильным человеком, а потом – как отрезало, ни разу про него не говорила, и вот снова: «Гриша», «радость».

К о с т е н к о. – Говорила? Или писала?

П а с т у х о в. – И то и так. Она прилетала ко мне года три назад в Ригу.

К о с т е н к о. – Одна?

П а с т у х о в. – Одна.

К о с т е н к о. – Жила у вас?

П а с т у х о в. – Нет.

К о с т е н к о. – Где вы встретились?

П а с т у х о в. – В кафе.

К о с т е н к о. – Она вас просила о чем-то?

П а с т у х о в. – Это может быть связано с ее пропажей?

К о с т е н к о. – Да. Вы понимаете, видимо, мой вопрос?

П а с т у х о в. – Да, я понимаю. Но я сказал, чтоб она выбросила это из головы.

К о с т е н к о. – Она просила вас взять с собою кое-что в рейс и там обменять – я вас верно понимаю?

П а с т у х о в. – Верно. Но до этого не дошло. Я сразу отказал…

К о с т е н к о. – Вы не помните, за соседним столиком, рядом с вами, не сидел мужчина, крепкого кроя, лет пятидесяти?

П а с т у х о в. – Да разве сейчас вспомнишь?

К о с т е н к о. – Очень бы надо. В кафе ее вы пригласили или она?

П а с т у х о в. – Конечно, я.

К о с т е н к о. – Как вы туда добирались? Пешком или на такси?

П а с т у х о в. – На такси.

К о с т е н к о. – Аня вас оставляла, когда вы сели за столик?

П а с т у х о в. – Не помню… Погодите, кажется, она уходила… Ну, в туалет, причесаться, губы подмазать…

К о с т е н к о. – А она потом не просила вас поменяться местами: дует, например, или солнце бьет в глаза?

П а с т у х о в. – Погодите, погодите, просила, именно так и сказала: «дует». У нее ведь сосуды больные, все время кутается…

К о с т е н к о. – И теплую обувь начинает очень рано носить, еще в сентябре, да?

П а с т у х о в. – Шерстяные чулки – во всяком случае. Это с детства у нее, росла в Белоруссии, голод… (он кашлянул, потом добавил иным голосом) то есть… нехватка некоторых высококалорийных продуктов…»

Карандаш генерала замер; Костенко поднял глаза на шефа – тот молча колыхался в кресле от тихого смеха:

– Какова бдительность, а?! Эк он себя ловко поправил… А чего скрывать: до середины пятидесятых годов Беларусь, да и не только она одна, жила впроголодь. Вы очень ловко вели с ним беседу, великолепно, Владислав Николаевич. Но вы пришли с каким-то предложением?

– Пожалуй, правильнее будет дочитать до конца запись радиобеседы, а потом я изложу соображения…

– Я понял вас, – откликнулся генерал. – Но, увы, если понял вас верно, обрадовать ничем не смогу.

И снова его карандаш начал медленно ползать по строчкам.

«К о с т е н к о. – Товарищ Пастухов, вы не смогли бы из Неаполя подлететь с вашим альбомом в Москву? На день-два.

П а с т у х о в. – С радостью. Если на неделю – того лучше, мы будем в Неаполе стоять под загрузкой дней десять. Только как с билетом? Валюты у меня мал… (он резко оборвал себя, поправился) не слишком много…»

Генерал снова заколыхался в кресле:

– Нет, положительно наш Морфлот умеет работать с кадрами. Я, признаться, поначалу решил, что вы попроситесь в Неаполь, и я был бы вынужден вам отказать, потому что, – подражая Пастухову, – валюты у нас, и у нас мал… то есть вовсе нет. Понятно? Я вещи называю своими именами хотя разделяю ваше желание полюбоваться Везувием.

– Я уже любовался им.

– Когда?

– Три года назад, туристская поездка.

– Я думаю, мы сможем послать в Рим обменный ордер Аэрофлота. Так что с полетом сюда Пастухова проблем не будет. Но он действительно вам нужен? По-моему, вы получили все, что могли. Альбом возьмет аэрофлотец – от Рима до Неаполя три часа езды, никаких сложностей.

– Вы думаете, Пастухов как свидетель исчерпан?

– Дайте дочитать.

«К о с т е н к о. – Спасибо. Это будет очень важно, если вы прилетите. Можете спросить разрешение у капитана сразу же?

П а с т у х о в. – Капитан рядом, он слышит наш разговор.

К о с т е н к о. – Вы часто виделись с Аней?

П а с т у х о в. – Редко.

К о с т е н к о. – Сколько раз за последние годы?

П а с т у х о в. – У тети, на ее семидесятилетии, в Коканде потом она ко мне прилетала в Ригу, а до этого в Ленинграде. Когда она защитила диплом, я к ней приехал – хоть один свой человек.

К о с т е н к о. – Она вам жаловалась на одиночество?