Отчаяние - Семенов Юлиан Семенович. Страница 25
– Саня жив. И он не предатель, – повторил Исаев. – Пожалуйста, верь мне, любовь...
– Вы не называете меня по имени... Почему?
– Потому что у тебя два имени... Одно – Сашенька, а второе – Любовь... В Латинской Америке к женщине обращаются – «Любовь», «Амор»...
– А теперь я вам расскажу правду, ладно?
– Конечно. Тебе разрешили? Тебя не предупреждали, что мне можно говорить, а что нельзя?
Сашенька покачала головой:
– Нет, меня ни о чем не предупреждали...
– Я боюсь, если ты откроешь всю правду, свидание прервут...
– Мне сказали, что в вашей власти помочь мне...
– Если я сделаю то, что от меня требуют, тебя выпустят? Тебе это сказали?
– Не выпустят... Нет, в общем-то выпустят... Просто не в лагерь отправят, а сошлют – с правом работы по специальности...
– Ты же поэт, – Исаев наконец смог улыбнуться. – Это не специальность, любовь...
– Я учитель русского языка в начальных классах женской школы, Максимушка...
– Ввели раздельное обучение?
– И формочки... Как у гимназистов...
Не понимая толком зачем, он сказал:
– Очень давно я провел ночь в Харбине с Сашей Вертинским... Он пел пронзительную песню: «И две ласточки, как гимназистки, провожают меня на концерт...»
– Я слыхала эту песню... Он часто выступает...
– Где?! В Москве?!
– Конечно, – Сашенька вытерла глаза ладошками. – Он же вернулся... Ему все простили... Он так популярен в Москве...
– Ты увидишь Саню, – повторил Исаев. – Только будь молодцом, ладно?
– Максимушка, вам ничего про меня не говорили?
– Нет.
Сашенька глубоко, прерывисто вздохнула; Максим Максимович чувствовал, как тяжело ей переступить в себе что-то; бедненькая, она хочет мне признаться в том, чего не могло не случиться за четверть века разлуки; он понял, что обязан помочь ей:
– Любовь, что бы ни было с тобою, с кем бы тебя ни сводила жизнь, я буду любить тебя так же, как любил.
И случилось чудо: ее старенькое лицо вдруг озарилось таким счастьем, такой пасхальной надеждой, что он наконец смог увидеть прежнюю Сашеньку, ту, которая жила в его памяти все эти годы.
– Вот сейчас ты стала неотразимо красивой, – сказал Исаев. – Такой, какой жила во мне все время нашей разлуки.
– Максимушка, – голос ее прервался, дрогнул; она резко откинулась, распрямила плечи, ему сразу же передалась ее струнная напряженность. – Любовь, – она улыбнулась через силу, – вы верите мне?
– Как себе...
– Вы верите, что я любила, люблю и буду вас любить и умру с вашим именем в сердце?
– Эта фраза – бумеранг, – Исаев тоже улыбнулся через силу.
– Мы никогда не будем жить вместе, Максимушка... Я сделалась старухой... Вы же сохранили силу и молодость... Вы еще очень молодой, а я больше всего ненавижу принудительность – в чем бы то ни было... Если Господь поможет, мы всегда будем друзьями... Я буду благодарно и счастливо любить вас... Это будет грязно, если я посмею разрешить вам быть подле меня... Вы проклянете жизнь, Максимушка... Она сделается невыносимой для вас... Равенство обязано быть первоосновой отношений... А еще я ненавижу, когда меня жалеют... Так вот, когда мне сказали, что вы погибли, а Санечка пропал без вести, я рухнула... Я запила. Максимушка... Я сделалась алкоголичкой... Да, да, настоящей алкоголичкой... И меня положили в клинику... И меня спас доктор Гелиович... А когда меня выписали, он переехал ко мне, на Фрунзенскую... Он был прописан у своей тетушки, а забрали его у меня на квартире... Через неделю ко мне пришли с обыском – при аресте обыска не делали, он же не прописан, и ордера не было... Меня попросили отдать все его записи и книги. Я ответила, что вещи его у тетушки, мне отдавать нечего... Меня попросили расписаться на каких-то бумагах, я расписалась, начался обыск, и в матраце, в Санечкиной комнате, нашли записные книжки, доллары, брошюры Троцкого, книгу Джона Рида, «Азбуку коммунизма» Бухарина... И меня арестовали... Как пособницу врага народа... Изменника родины... А вчера следователь сказал, что, если я попрошу вас выполнить то, чего от вас ждет командование, меня вышлют... И я смогу спокойно работать... А несчастного, очень доброго, но совершенно нелюбимого мною Гелиовича не расстреляют, а отправят в лагерь...
– Бедненькая ты моя, – прошептал Исаев, – любовь, Сашенька, нежность...
– И все твои ордена при обыске забрали... Мне же вручили их – орден Ленина и два Красных Знамени...
– Ты что-нибудь подписала на допросах, Сашенька?
Дверь камеры резко отворилась, вбежали два надзирателя, подхватили Сашеньку легко, как пушинку, и вынесли из камеры.
– Ничего не подписывай! – крикнул Исаев. – Слышишь?! Будет хуже! Терпи! Я помогу тебе! Держись!
Сергей Сергеевич, стоявший возле двери, заметил:
– Она в обмороке... Не кричите зазря, все равно не услышит... Ну что, пошли? А то без пшенки останетесь, время баланды...