Поединок со Змеем - Семенова Мария Васильевна. Страница 33

Поистине, Земля еще не знавала таких отчаянных гроз, такого роскошного цветения, еще не сулила своим детям таких обильных плодов. Радовались светлые Боги, веселились добрые Люди, и лишь в бездонных пещерах тлели удушливой злобой, предвкушали недоброе торжество Морана и Чернобог:

— Смейтесь, смейтесь! Скоро заплачете!

Они наконец-то сковали свой ледяной гвоздь, мертвящее острие. Кривохожими путями пробирается кривда — мудрено ли, что гвоздь вышел загнутым, словно черемуховая дуга? Да еще и прозрачным, почти невидимым вышло оружие, созданное из ложных клятв и обманов, — не вдруг и заметишь, с какой стороны его занесли, не вдруг увернешься. И разило оно подобно отточенной клевете: пронижет тело и душу, и не сразу почувствуешь…

Чернобог и Морана вживили мертвый зуб Змею в челюсть. Сказывают, он с готовностью подставил им пасть: даже самые беспамятные надежно помнят несбывшиеся прихоти и обиды. Крепко врезалось Волосу, как отвергла его невеста Перуна, как сам Перун вышвырнул его из ирия, — до сих пор чесался намятый загривок! Надумал Скотий Бог жестоко отмстить, пустить новый клык в дело. Как подменили его, неразумного, но незлого, — вот что причиняет сила, доставшаяся не по уму!

Перелетел он Железные Горы и не укусил — всего лишь дохнул на стройную молодую березу. И сам изумился: ветер дыхания, коснувшийся ледяного зуба, превратился в жгучее морозное пламя. Вмиг пожелтели и скорчились густые листья березы, дохнул еще раз — и облетели. Осталось деревце нагое и мертвое, как от века и не зеленело. Захохотал Змей:

— Вот теперь пусть хоть слово скажут мне поперек!

И помчался дальше по свету, и всюду, где пролетал, оставалась мертвая полоса.

А Леля, радостная Богиня Весны, уже пообещала Перуну желанного сына. Ее часто теперь называли по имени мужа — Перыней. Гуляла она по теплой Земле, по людским садам-огородам. Встретит пахаря — и пахарь спокоен за урожай. Коснется молодой яблони, впервые завязавшей плоды, — и та век будет родить яблок без счета. Вот почему и по сей день зазывают в сады юных женщин, носящих во чреве дитя. Поднесешь беременной яблочко —

отдастся сторицей!

Не знала тревоги Леля-Перыня, не предвидела лютого горя, как вдруг камнем обвалился из-под облака Змей. На сей раз он разговоров долгих разговаривать не стал. Когтистой лапой зажал рот, чтобы голоса подать не успела — и уволок! Пернатой стрелой пролетел к Железным Горам, перемахнул заснеженные перевалы, юркнул в лаз. Выпустил наконец из когтей Богиню Весны, и та поникла на пол пещеры, на обледенелые камни. Скотий Бог принял человеческий облик, склонился над пленницей:

— Теперь полюбишь меня! Здесь тебе никто не поможет.

Но Леля тихо ответила:

— Не берут любви силой, не вымучивают угрозами. Жалко мне тебя, неразумного: никогда ты не поймешь, что это такое. Да ведь и сам расправы не минуешь…

— Вот испугала! — засмеялся Змей и принялся хвастаться: — Да кто со мной может сравниться? У меня мертвый клык в челюсти, кого укушу, того заморожу! Гляди лучше, какой я богатый!

За руку потащил чуть живую Богиню Весны из двери в дверь, из пещеры в пещеру. Стал показывать ей зеленые смарагды, огненные рубины:

— Все тебе подарю! У твоего Перуна в помине нету такого богатства, одна золотая секира, и ту скоро отниму. Да на самого меня посмотри — ну чем не хорош?

Но Леля отворачивалась и от Волоса-раскрасавца, и от бесценных камней:

— Травы зеленее смарагдов, земляника милее рубинов. А сам ты мне и вовсе не нужен…

Что делать? Замкнул ее Змей в самой дальней пещере, запер на семьдесят семь крюков, побежал к Моране за советом. Недолго думала ведьма, научила его заговору — привороту-присушке неодолимой, потребовала:

— А ну, повтори!

Чего в охотку не сделаешь! С одного раза вошли в память Волоса трудные колдовские слова. Бегом прибежал назад к пленнице, выпалил:

— Выпускаю я силу могучую на Лелю-красавицу! Сажаю силу могучую во все суставы и полусуставы, в жилы и жилочки, в ее ясные очи, в белую грудь, в ретивое сердце, в руки и ноги! Будь ты, сила могучая, в Леле-красавице неисходно; жги ты, сила могучая, ее кровь горючую, ее сердце кипучее на любовь ко мне, Змею Волосу, молодцу полюбовному! А была бы она, Леля-красавица, во всем мне, полюбовному молодцу, всю жизнь покорна-послушна! А не могла бы она ни заговором, ни приговором отговориться, не мог бы отговорить ее своим словом ни стар, ни млад человек! А кто из моря всю воду выпьет, из поля всю траву выщиплет, и тому бы мой крепкий заговор не превозмочь, силушку могучую не увлечь. Ну что, любишь меня?

И ведь ждал Скотий Бог — вот сейчас упадет ему Леля прямо на грудь, припадет устами к устам. Ан ошибся. Не шелохнулась Богиня Весны, даже не подняла глаз. Словно и не коснулся ее крепкий заговор, неодолимое волшебство. Не умели смекнуть Морана и Волос: могуч заговор против ветреной девки, что гуляет об руку нынче с одним, завтра с другим, никак не выберет молодца… Не ведавшему любви откуда же знать — никаким колдовством не смутить верного сердца и чести не преклонить!

Поспешил Волос снова к наставнице, и та дала новый совет:

— А ты прими облик мужа ее. Обмани.

Попробовал Змей — и до того вышел похож, что попятились, испугавшись, сами Чернобог и Морана: Перуновы черные кудри, Перунова огненная, клубящаяся борода! Даже Леля мало не обманулась, вскочила с радостным криком… но вовремя приметила глупые радужные глаза и отворотилась:

— Поди прочь, не нужен ты мне…

Тогда Змей затопал лапами так, что со свода пещеры посыпались разноцветные камни:

— Сейчас мертвым зубом кольну! Сделаю ледышкой навеки!

Еле-еле Морана его за хвост оттащила:

— Погоди, пускай сына родит, мы его к рукам приберем.

Так и сделали. Минул срок, разродилась Богиня Весны в неволе, в темных пещерах. Не было рядом ласковой Матери Лады, не было любимого мужа. Никто не помог, не утешил, не приободрил. Слезами умыла юная мать малыша, собственным золотым волоском повила пуповину. Не досталось обрезать ее на топорище отцовской секиры, чтобы во всем стал подобен Богу Грозы… Едва успела Леля приложить сына к груди и неверной рукой сотворить над ним оберег — громовое колесо, — как ворвалась Морана, расслышавшая сквозь толщу двери ненавистный клич жизни — первый младенческий крик: