Там, где лес не растет - Семенова Мария Васильевна. Страница 17
– Осторожно, – пробормотал венн, силясь приподняться на локте. Губы еле повиновались ему. – Осторожно…
Чугушегг сразу оглянулся, а Торон, словно в насмешку над хозяином, завилял хвостом, уселся и подставил заботливым рукам развёрнутое крыло.
– Твой зверь гораздо смышлёней тебя, плавающего в корыте, – усмехнулся кунс. – Он-то знает, на кого ему огрызаться, а на кого – нет. Пожалуй, я заберу его себе, а в отплату доставлю тебя куда пожелаешь, хоть в Саккарем. Идёт?
Коренга ответил:
– Выброси меня за борт, если того требует твоя корысть, но от брата отступиться не уговаривай.
Чугушегг погладил бороду.
– Я выбросил бы тебя за борт, если бы ты ответил согласием или хоть начал обдумывать, не стоит ли согласиться. Твоё счастье – видно, не зря говорят про вас, веннов, будто вы упрямее пней… Ну да мы, сегваны, нисколько вам не уступим! Пусть этот корабль потонет в воде, которую моя дочь извлекает из его шерсти, но все вы будете укрываться под палубой, у очажка. По крайней мере, твой пёс этого определённо достоин!
Коренга, однако, дослушал едва ли до середины.
«Его… дочь?..»
Вот тут-то венна, которому как раз подносили горячей медовухи, и без огненного напитка бросило в жар. Ему словно протёрли глаза. Вместо не в меру кормлёного молодого парня, растерявшего жилистую мужскую стать, он увидел ладную, статную, могучую красавицу сегванку, унаследовавшую телесную крепость отца.
Эория с усмешкой выжала тряпку за борт и принялась сушить мохнатое брюхо Торона.
ГЛАВА 16
Рассказ Коренги
Нечаянному попутчику венна такого внимания мореплавателей не досталось, да он, правду молвить, на него и не напрашивался. Лежал на палубе, свернувшись плотным калачиком под меховой шубой, и дрожал, зажмурив глаза. Чугушегг лишь мельком ткнул в его сторону роскошным веником бороды и спросил Коренгу:
– А этот, с тобой который, – он кто?
Коренга поневоле вспомнил сумасшедшие глаза и дубинку, занесённую для нешуточного удара… Весёлая медовуха щекотала и подталкивала язык, делая пережитое испытание поводом для красочного и даже не чуждого шутке рассказа, дающего возможность вволю покрасоваться собственными умом и сноровкой… Старая мудрость о стыде, отбегающем вместе с сытостью, заставила Коренгу просто передёрнуть плечами. Он сказал:
– Я почти не знаю этого человека, достойный кунс. Не ведаю ни имени, ни рода-племени. Как мне представляется, он по какой-то причине решил срочно уехать из Галирада и тайно проник на аррантский корабль. Когда мой пёс обнаружил его под лодкой… – всё та же мудрость возбранила Коренге упомянуть о попытке покражи, – он умолил меня не выдавать его корабельщикам. Ну а когда судно оказалось во власти твоих людей, отчаяние заставило его броситься в воду. Так мы оказались с ним вместе. Вот и всё, что я могу поведать о нём.
– Когда Зоралик рассказывает про Забана, умеющий слушать узнает больше про Зоралика, нежели про Забана, – пробормотал кунс. Коренга не вполне понял эти слова, произнесённые на чужом языке, сообразив только, что Чугушегг вспомнил к случаю какую-то сегванскую поговорку. А тот продолжал: – Ладно, венн. Этого разрисованного я, если пожелаю, расспрошу сам. А вот ты от меня двумя словами не отделаешься! Вы, венны, живёте в лесах и славитесь как отменные домоседы. Сами наружу носа не кажете, да и к себе гостей не больно зовёте… Кто поверит мне, будто я встретил кровного венна посреди широкого моря, между Фойрегом и Галирадом, да при деньгах, достаточных, чтобы купить место на аррантском корабле, да безногого на тележке, да в обществе крылатой собаки? И кто простит меня, если я отвечу, будто не сумел всё как есть про него вызнать?
Сказав так, Двадцатибородый уселся рядом с Коренгой на скамью гребца. Он ждал рассказа.
Смерть, только что пронёсшаяся мимо, вкупе со славной медовухой вовсю шумели у Коренги в голове. Тем не менее он понял: неотёсанный на вид мореплаватель видел его если не насквозь, то до середины уж точно, и двумя словами от него в самом деле никак не отбояришься. Даже пробовать не стоило обойтись привычными побасёнками, предназначенными для случайных дорожных знакомцев… Всё правильно, таким и должен быть воинский вождь! Смог бы тот же Чугушегг управляться с оравой более чем в полсотни свирепых и независимых молодцов, если бы не знал каждого из них лучше, чем тот сам себя знал?..
Такому человеку лгать нельзя, его не проведёшь на мякине. Ему следует говорить правду.
Или хотя бы часть её, способную прикинуться целым…
«Поморник» резво бежал вполветра, нагоняя ушедшую вперёд лодью старого предводителя. Молодые мореходы, не занятые делами, уже собирались кругом, желая послушать историю спасённого венна. Коренга вспомнил их всем известную любовь к долгим и по возможности забавным повествованиям – то есть изобилующим битвами, весёлыми проделками, великим самопожертвованием и любовными случаями – и начал издалека.
– Мы – дети Кокорины с речки Черёмуховый Юг: Хонга да Конда, Голомень да Разсоха, Мяндач да Железный Дуб… Железный Дуб – это мой отец, искусный в ремёслах…
Коренга увидел, как внимательно слушавшие сегваны начали переглядываться и кивать. Дуб – само по себе неплохое прозвание для достойного человека, а уж Железный!.. Все знают: так именуется могучее дерево, выросшее у края болот, хранящих рудные залежи. Древесина такого дуба напитывается железом и обретает особые свойства, и крепче её не найти.
Вот одобрительно кивнул сам кунс Чугушегг, и Коренга понял, что положил доброе начало рассказу.
Он продолжал:
– Шестьсот сорок три лета назад, когда людская память ещё не числила нашего имени, будущая праматерь рода попала в великий речной разлив. И совсем было уже приготовилась к гибели…
– Что же это был за разлив? – насмешливо перебил Двадцатибородый, и Коренга понял, что не ошибся, оценивая его проницательность. – У вас там, как я слышал, таких и рек-то нет, чтобы могли внезапно разлиться. А если девка позволила застичь себя половодью, об этом следует поведать отдельно, чтобы мы не начали считать её за кромешную дуру!
Коренга решил позволить себе немного обидеться.
– Грех великий был бы мне возводить такую напраслину на мать моих матерей, – проговорил он, стыдливо опуская глаза. – Прежде чем срамословить её, вспомни, кунс, то, о чём тебе известно лучше всех прочих. Море, которое мы ныне пересекаем, время от времени подвергается нашествию Змея, охочего до людских жизней…
Сказав так, он с удовольствием заметил, как несколько человек разом оглянулись на западный горизонт, а Чугушегг свёл косматые брови:
– Это ты к чему клонишь, венн?
– К тому, что путь Змея не всегда был таким, каким мы его знаем сейчас. Мудрецы, привыкшие сопоставлять, сегодня велят нам опасаться вод и земель, ещё десять лет назад считавшихся безопасными, и, наоборот, сулят мирное путешествие в некогда очень грозных местах. Нет нужды сомневаться, что и в древние времена Змею было свойственно без спросу творить Свои бесчиния там, куда заносили Его перепончатые крыла… Так и случилось однажды, что Змей прилетел в наши леса и у людей не было надёжной приметы, способной предупредить о Его появлении. Таких примет, как я слышал, и сейчас не особенно много, и даже у вас, живущих на палубах кораблей!
…Вот и наступила пора испытать истинность книжки-всезнайки, откуда Коренга почерпнул эти сведения о вековых повадках чудовищного Змея. Он даже дышать перестал, ожидая мнения кунса… У него камень отвалился от сердца, когда Чугушегг после некоторого раздумья кивнул головой:
– Ладно, венн. Ври дальше.
Знал ли он, что в веннском языке слово «врать» было снабжено множеством смыслов, и в том числе – «произносить могущественные заклинания, способные отвратить опасные силы»? Коренга продолжил рассказ, чувствуя, что как никогда приблизился именно к этому пониманию старинного слова.
– Праматери моего рода уже показалось, что погибель сделалась неминуемой, но тут Боги, присматривающие за нашим народом, послали ей вызволение. Из темноты явила себя дивная кокора – огромный ствол-выворотень с твёрдым корнем, воздетым высоко над водой. Бедная женщина ухватилась за этот корень и вскарабкалась на лесину, и, хотя волосы по-прежнему рвал сырой бешеный ветер, ей показалось уютно и безопасно на замшелой коре, точно на груди у любимого мужа…