Там, где лес не растет - Семенова Мария Васильевна. Страница 27

ГЛАВА 26

Плавучий дом

Тучи быстро уходили, унося с собой не только дождь, но и ветер. Постепенно становилось совсем тихо, и скоро Коренга расслышал деловитое пыхтение Торона. Молодой венн обернулся. Пёс приближался к нему, двигаясь задом наперёд. Схватив зубами, он тащил нечто большое и очень тяжёлое, такое, что не вскинешь по-волчьи на спину и подавно не удержишь на весу. В меркнувшем свете Коренге сперва показалось – кобель волок тушу крупного животного, убитого бурей. Но это оказалось не животное. Упираясь лапами, Торон тянул с собой кожаный полог Эории, улетевший на добрую сотню шагов. Вместе с пудами налипшей грязи и деревцами стланика, к которым она его привязала.

Услышав смех людей, Торон разомкнул зубы и оглянулся.

«Хватит веселиться, помогли бы!» – говорил весь его вид.

Скоро Эория уже отчищала полог маленькой лопаткой, а Коренга развязывал прочные узлы на углах. Так дело пойдёт – скоро они заново растянут полог на уцелевших кустах. И действительно разведут костерок. И высушат у доброго огня вымокшие, грязные порты. И поужинают от припасов, сохранявшихся у него в рундучках тележки, а у неё – в заплечном мешке. И наконец-то завалятся спать…

Коренга только тут как следует осознал, до какой степени выдохся. С ним и раньше бывало, что усталость, порождаемая чрезмерным усилием, как бы медлила в сторонке, удерживаемая необходимостью продолжать труды. И наваливалась вся и сразу только потом, когда отпадала надобность себя спасать, или что-то кому-то доказывать, или просто доделывать взятое на себя дело не по могуте… Но вот всё было совершено, и Коренга хотел только одной награды: спать. Даже еда не казалась такой вожделенной. Вытянуться в меховом гнезде тележки, по счастью не очень намокшем… Потеплее накрыться… И почти навсегда – до самого завтра, до позднего утра – забыть обо всех трудностях, ещё маячивших впереди!

…Кто первым насторожился, Коренга впоследствии так и не вспомнил, да не очень и задавался этим воспоминанием. Наверное, всё же Торон, ведь человеческий слух пёсьему не под версту [41]. Они с Эорией тоже как-то вдруг замолчали, разом повернули головы в сторону холмов и прислушались.

– Кричат, – сказала сегванка. Жизнь на корабле вразумила её ловить и разгадывать всякий непривычный звук, ведь мало ли что может означать едва уловимое потрескивание или скрип!

– Кричат, – подтвердил Коренга.

«Девка или дитя», – добавил он про себя.

Подозвал Торона, схватился за поводок – и они с Эорией поспешили к холмам, обходя ещё колыхавшийся оползень, туда, где в распадок между двумя уцелевшими вершинами вполне можно было подняться. Странное дело, трава и кусты здесь выглядели так, будто страшный вихрь только что пронёсся не рядом, а за полдня пути. Коренга отметил это лишь мельком, чтобы сразу забыть.

Потому что глазам его предстало зрелище, достойное сказания о праматери Кокориного рода. Даже Эория, казалось бы привычная к озорству водной стихии, и та на мгновение замерла, а потом сквозь зубы помянула чешуйчатый срам какого-то Хёгга.

Берега, по которому они совсем недавно спешили, подгоняя тележку, – этого берега больше не существовало. Вместо широченной песчаной полосы в отметинах водорослей, выброшенных морем, и болотистой пустоши, отграниченной высокими дюнами, теперь расстилалось округлое озеро не менее версты в поперечнике. Судя по всему, его заполняла та же грязь, что мало не дотекла до стланика, только более жидкая. И она ещё прибывала, подпитываемая потоками откуда-то со стороны суши.

Новорождённое озеро отделялось от моря песчаной косой, как видно только что намытой. В одном месте косу уже прорвало. Жидкая грязь была всё же гуще воды, больше напоминая кисель, и свет, отлого лившийся из-за горизонта, давал рассмотреть на её поверхности круги вроде тех, что получаются в настоящем киселе, когда его размешивают ложкой. Только вместо ложки здесь было течение, кружившее противосолонь. Озеро неторопливо вращалось всё целиком, неся то, что притаскивали потоки. Сделав один или несколько оборотов, добыча неизбежно попадала в промоину и исчезала в беснующемся прибое. Какой силы достигало в этой промоине медлительное с виду течение, можно было судить по волнам. Они не могли прорваться в озеро, лишь вздымались на чудовищную высоту, с грохотом перемалывая всё, что в них попадало. Вырванные с корнем деревья… какие-то обломки…

…И целый дом, сорванный с подклета и унесённый то ли водой, то ли хоботом Змея! Конечно, сруб развалился и больше напоминал скверно сделанный плот, но то, что это был именно дом, рассмотреть ещё удавалось.

Здесь, в Нарлаке, простой народ вовсю пользовался тёплой сухостью почвы и жил в удобных землянках, выложенных изнутри у кого цельными брёвнами, а у кого горбылём или вовсе промазанными глиной плетёнками. Если бы Коренге довелось хоть немного попутешествовать по здешним дорогам, он бы сразу определил, что этот дом унесло с постоялого двора, разорённого прохождением Змея. Благо постоялых дворов в здешних местах было немало, ибо здесь испокон веку числили южную границу Змеева Следа, где путешествующие с севера впервые за несколько дней могли почувствовать себя в безопасности, а едущие на север, наоборот, в последний раз как следует отдохнуть перед тремя-четырьмя сутками тревоги и почти безостановочной езды…

Испокон веку – до нынешнего дня. Ныне Змей прошёл южнее, чем когда-либо на человеческой памяти. И смыл по крайней мере один гостиный двор, разогнав или сметя всех, кто, не чая худого, там расположился на днёвку.

И уже было видно, что вовремя убежать сумели не все. На остатках смятого, с разъехавшимися брёвнами сруба некоторым чудом уцелела часть соломенной крыши. На крыше виднелись два человеческих силуэта. Один человек лежал неподвижно. Второй стоял на коленях и размахивал руками в надежде, что кто-то заметит.

– Девчонка, – сказала Эория.

– И старик, – сказал Коренга.

Сомнения не было! Кричала именно девка, махавшая руками с крыши плавучего сруба. Правда, теперь её голоса вовсе не различить было за грохотом волн и рёвом воды, стремившейся в прорув [42]. Хотя волей течения дом был теперь гораздо ближе к холмам, чем когда Коренга с Эорией впервые услышали крик. Видно, вправду крепкими и горячими были девкины молитвы, обращённые к Светлым Богам её веры! Чем ещё объяснить, что сыскался-таки добрый ветерок, подхватил отчаянный призыв, и перенёс через котловину и гряду, и метнул прямо в уши тем, кто мог хотя бы попытаться помочь!..

– Пособи, госпожа, – сказал Коренга. Эория посмотрела на него и увидела, что калека сноровисто выкладывал из своей тележки ящички и мешочки, всемерно облегчая её. Сегванка мигом поняла, что было у него на уме.

– Погоди, – хмуро сказала она. – Ты можешь и не успеть.

В самом деле, течение, направлявшее плавучую руину в их сторону, вместе с тем подтаскивало её к ревущей горловине. И было не вполне ясно, минует её дом или будет затянут в беспощадные жернова, громыхавшие за прораном. Ко входу в устье [43] одно за другим подплывали забитые глиной скопища хвороста и целые выворотни, иные – размолотые неведомой силой в сущее мочало, иные – как будто бережными руками вынутые из земли… В некоторый миг они медлили, начиная вращаться на месте, а потом либо отправлялись дальше по кругу, либо всасывались в протоку и с внезапной стремительностью уносились в погибельное никуда. В гремящих бурунах невозможно было различить даже щепок. Ничто не могло там уцелеть, ничто не выплывало оттуда. Ибо там бесновались остатки Змеевой силы, смертоносные даже после того, как был очередной раз изгнан из этого мира сам Змей.

Разумно ли было смертному человеку оспаривать у этих Сил Их добычу? Наверное, совсем неразумно. Да только Коренга на великий разум и не посягал, иначе сидел бы дома у печки. Он переставил рычаг, поднимая колёса. Тележка, вдругорядь за один день превращённая в лодку, легла днищем наземь.