Валькирия - Семенова Мария Васильевна. Страница 33

– Мы – галаты, – продолжала сестрёнка вождя. – Это значит воинственные мужи. Раньше у нас все были как Якко и Бренн. Теперь мало осталось. Мы теперь наполовину словене, не все и речь разумеют. Бренн говорит, за морем есть края, где схожий обычай. Но там свои племена, а галатов нет более...

Она вздохнула. Всё-таки мой поганый язык опять разбудил в ней скорбную память. Это ужас, когда у тебя на глазах иссякает отеческий род, гаснет племя, ходившее походом на Рим... Я спросила, стремясь загладить вину:

– Научишь меня вашему языку? Велета пообещала.

Мы не успели уйти далеко от родничка, когда я вдруг надумала разрешить летошнюю загадку и любопытно спросила:

– Что значит: лез ва?

– Оставь мне, – улыбнулась Велета. – А вот ещё: пив грайо э кен гвеллох ха ме...

– Сделает ли кто-нибудь лучше меня, – объяснила Велета. – А кто это сказал?

Ох!.. Сестрица Белёна всегда сначала врала, потом думала, а надо ли было врать. Я... хоть волосы из головы выдирай. Я стала рассказывать, как моя мать подносила Мстивою свежее молоко.

У Велеты вся кровь сбежала со щёк, я даже перепугалась. Ни дать ни взять милый брат проглотил в молоке живую змею, и эта змея, затаясь, хоть сейчас могла его укусить. Слова путного выговорить не сумела. Повернулась спиною ко мне, да как припустила! Пяточки замелькали. Ни разу ещё она так не бегала. Я двинулась следом, попробовала окликнуть. Она не отозвалась.

Конечно, вождь был живёхонек. Мне, правду молвить, уже начал передаваться испуг Велеты... глупая девка. Мы увидели его в поле меж крепостью и деревней: они со Славомиром как раз проверяли, умеют ли новые отроки держать в руках луки. В землю был вкопан высокий, гладко обтёсанный столб – на него мы частенько лазили по утрам, если Славомиру казалось, что мы лениво бегали у полыньи. Теперь на макушке, поблёскивая, колебалась мишень. Отроки в очередь брали лук, брали по две стрелы и замирали спиною к столбу. Потом вскидывались по хлопку. Вторая стрела у каждого заставляла мишень подпрыгивать и вертеться, а у многих и первая.

Велета кинулась к брату, прямо под стрелы. На счастье, у молодцов был на всех один лук, но Славомир заорал так, что отрок, чья очередь тогда подошла, уронил стрелу в снег. Мстивой шагнул навстречу сестре, та повисла на нём, давясь горестным плачем. Он скоро понял, что произошло. Глянул на меня светлыми глазами поверх её головы, глянул мельком, без всякого выражения... и кто-то другой во мне сказал знакомым уже, мёртвым голосом: всё. Всё. Вряд ли я просплю здесь ещё одну ночь.

Всегда-то меня занимало пуще всего, что будет не с другими – со мной.

Я подошла на деревянных ногах. Подняла шапочку, потерянную Велетой. Велета судорожно прижималась к вождю, обхватив его двумя руками за шею, так, словно уже налетал неведомый вихрь – унести, навек разлучить... Отроки пялились, но Мстивой не замечал. Гладил по голове зарёванную сестру, говорил по-галатски, и я без слов понимала: вот он я, смотри, какой крепкий. Что с таким может случиться? Ничего ведь и не случилось, не плачь. Он даже посмеивался, но глаза были тоскливые. Я стояла с шапкой в руках и не смела ни приблизиться, ни отойти.

– Что примёрзла? – окликнул меня Славомир. – Иди-ка стреляй.

Он тоже что-то знал и смотрел так, будто я, надумав погреться, спалила избу с людьми. Все что-то знали. Ярун, растерянный не меньше меня, передал лук, и я поспешно измерила его силу – рванула тетиву четырьмя пальцами и один за другим их разогнула. Я знала, что справедливого времени мне не дадут. Точно. Славомир хлопнул в ладоши, и я крутнулась к столбу. Увидела наверху мятый боевой шлем с коваными наглазьями, наитием догадалась, что датский, уверилась, что на пути никто не стоял – всё это мигом, пока сердце разу не стукнуло – и вторая стрела сошла с тетивы прежде, чем первая успела воткнуться.

Я не поняла, почему отроки вокруг засмеялись, сначала вполголоса, потом, никем не одёрнутые, – во всё горло. Только когда Мстивой указал Ведете на макушку столба, и та, взглянув, наконец чуть просветлела, я догадалась. Разумные люди метили в болтавшийся железный колпак, чтобы стрелы скользили, падая вниз. Я же, не думая, обе всадила в железные полукружья, за которыми нынче не было глаз. Пернатые древки весело торчали в четырёх саженях над землёй, крепко вбитые в дерево. Не вдруг вырежешь и ножом.

– Лезь доставай, – сказал Славомир.

Я не видела Велету до сумерек. Я думала, она не спустится в гридницу вечерять, но она пришла. Она жалась к брату, как схваченная морозом травинка к брёвнам забрала, и не поднимала лица, словно боялась опять увидеть меня. Славомир хмурился и встряхивал головой, отгоняя что-то враждебное. Один вождь сидел с деревянным лицом. Болело не у него, у тех, кто был бы рад его заслонить. Мне стало худо от страха. Страх был тем унизительнее, что я так и не знала, за что станут казнить.

Когда мы, отроки, остались одни в гриднице и голодные полезли за стол, насмешник Блуд растопырил колени и локти и показал, как я взбиралась за стрелами. Наверное, мне надо было посмеяться вместе со всеми, но я не сумела. Днём, в поле, ничей смех меня не обидел, Славомир затем и взогнал меня на скользкий зыблемый столб, чтоб отвлеклись, позабавились Велета и вождь. Блуда тешить я не собиралась. Да и страх не мог больше копиться, искал выхода в злобе. Я ответила почти его давешними словами:

– Ты-то помолчи, лежебока. Сам долезь хоть до середины. А то хлеба ешь чуть, и толку не больше.

Бывало со мной иногда – залеплю так уж залеплю. Все посмотрели на Блуда. Он держал корочку хлеба, и вспомнилось, что с первого дня он и вправду не трогал ни мяса, ни румяного сала, одежда на нём казалась пустой.

Честно молвить, мне стало не по себе, когда Блуд повёл шальными глазами, глубоко ушедшими в темноту... Он зацепил меня, я недобро ответила. Удел мелкого человека, который пуще всего боится спустить кому-то обиду.

Блуд долго мерил меня бессовестным взглядом, потом сощурился:

– По-другому бы с тобой, девка, потолковать...

Я наступила на ногу побратиму, собравшемуся ответить. Я ничего не сказала, но отдарила Блуда прищуром не менее наглым, чем его собственный. И опять сама себе ужаснулась. Я ли это, мечтавшая лететь над лесами, над жемчужным засыпающим морем – навстречу Тому, кого я всегда жду?.. Стало быть, сходила прежняя кожа, лезла новая, грубей древесной коры. Не этого ли хотела...