Викинги - Семенова Мария Васильевна. Страница 22

Люди не дали никаких имен тем двум горам на берегу, и Хёльги про себя называл их по-своему: Сын и Отец. Отец до середины лета носил на голове снежную шапку, а в холодные годы не снимал её вовсе, и серебряная седина вершины то ярко горела на солнце, то пряталась в облаках. Хельги случалось подниматься туда, и он видел крохотные березки, робко выглядывавшие из-под камней. И цветы, что были выше этих березок.

Сын стоял рядом с Отцом, на полшага ближе к морю, словно выдвинувшись из-за родительского плеча вперёд, на простор, навстречу налетающим бурям.

В начале времён горы были великанами; рыжебородый Бог Тор поразил их своим молотом, превратив в неподвижные камни. На закате мира камни вновь оживут, и старшая гора впрямь окажется седым великаном, приведшим в бой юного сына. Хельги был первым из людей, кому эти скалы доверили бережно хранимую тайну. И он никому не собирался её раскрывать.

…Так вот, когда одинокий скалистый островок становился как раз по борту лодки, а Сын и Отец заходили друг за друга, это значило, что внизу раскинулась песчаная банка, изобильная рыбой, и можно выметывать снасть.

У берегов Раумсдаля вот уже несколько дней не было ветра, и парни намаялись с вёслами, пока добирались сюда из дому и ставили ярус. Теперь они спали на дне лодки, на теплых от солнца гладких досках, усеянных присохшими чешуями, и лишь Хельги, вызвавшийся посторожить, один сидел на носу.

И поглядывал из-под ладони на круглые сосновые поплавки, неподвижно лежавшие поодаль.

Глубоко внизу, в холодной прозрачной воде, колебались у дна кованые крючки с нанизанной на них лакомой мойвой. Осторожно шевеля плавниками, подкрадывалась к тем крючкам серебряная треска, жадная зубатка, жирный сплющенный палтус… Вот уже совсем рядом приманка, вот уже раскрываются рыбьи хищные пасти, а сильные тугие тела изгибаются для немедленного броска прочь!

Хельги ясно вообразил себе готовую попасться добычу и даже головой замотал: как бы не сглазить.

Немного погодя, ему показалось, будто поплавки, увенчанные крашеными лоскутками, начали кивать и покачиваться, колеблемые медленной зыбью, почти незаметно докатывавшейся откуда-то издалека. Потом море вздохнуло поглубже, так, что шелохнулась длинная лодка. Хельги посмотрел вверх и увидел, что солнце окружала бледная радуга. Тогда-то он поднялся и принялся будить спящих парней. Было очень похоже, что где-то там, вдалеке, тяжело ворочался шторм. Незачем ждать, чтобы тучи повисли над головой, а волны принялись хлестать через борта.

Молодые рыбаки наскоро плескали себе в лица забортной водой, стряхивая остатки дремоты, и брались кто за вёсла, кто за крепкие багры с крючьями на концах. Потом потянули ярус.

Толстая плетёная верёвка ложилась кольцами, оставляя мокрые следы на досках. Вот подняли на борт увесистый каменный якорь, и все глаза напряженно уставились в сумрак глубины: ну-ка, что там на крючках? Не пришлось бы краснеть перед насмешливыми девчонками, когда те станут предлагать им, нерадивым, уступить на следующий раз и лодку, и снасть!

Первые несколько крючков и вправду вышли пустыми. Хитрые морские твари будто в издевку, объели наживу и ушли себе невредимы. Но вот внизу блеснуло мутное серебро, и Хельги приготовил багор. Рыбина не сопротивлялась, ошеломленная быстрым подъёмом со дна, но тонкая бечевка крючка могла не выдержать тяжести. Хельги привычно взмахнул железным багром — и треска в четыре локтя длиной гулко шлепнулась на деревянное днище, смазав широким мокрым хвостом по чьим-то босым ногам.

И работа пошла!.. Бездельных, лишних рук не стало на лодке. Вот показалась туповатая голова пятнистой зубатки, намертво закусившей длинное железо крючка: эту надо глушить как следует, зазеваешься — тяпнет за ногу, как злая собака, даже и сапог продерет, месяц будешь хромать…

А вот вынесло наверх плоскую тёмную камбалу чуть не в саму лодку шириной: палтус! Такого красавца и на праздничный стол не стыдно подать жареным или копчёным. В шесть багров затянули вяло трепыхавшегося палтуса через борт, подняли остаток яруса со вторым якорем — и сели на вёсла. Хельги оглянулся назад, в сторону открытого моря: там в небесной голубизне уже забелели верхние края туч. Хельги вытащил из-под кормовой скамьи нарочно отложенный берестяной коробок с хлебом, козьим сыром, луком и варёной треской. Размахнулся и вытряхнул всё это в воду, журчавшую и пенившуюся за кормой:

— Дал ты нам, Эгир, славную рыбу, дай и в следующий раз, когда приедем ловить.

На середине пути к берегу за кормой появилась полоса ряби, устремившаяся вдогон. Ребята живо подняли мачту, и налетевший ветер погнал лодку вперёд. Хельги привычно устроился у кормила: ватажники полагали, что он неплохо с ним управлялся. Он знал, иные завидовали его сноровке, ведь в лодке были парни постарше, — но про себя полагал, что было бы странно, окажись он, сын викинга, на своё пятнадцатое лето увальнем и неумехой.

Волны между тем становились всё выше и круче, иные начинали уже вскипать яростной пеной. Послеполуденное солнце разбрасывало щедрые блики, и солнечные котята играли на синих спинах волн, слепя натруженные глаза.

Время от времени Хельги оглядывался на тучу. С моря подходила гора, начинавшаяся у самой воды, и взгляд не мог охватить её всю целиком — приходилось задирать голову. Холодная, залитая неистовым светом, вершина была белоснежной, совсем как у настоящей горы, увенчанной нетающими ледниками. Но каменные горы на берегу были карликами рядом с той, что плыла в небесах, — даже такой исполин, как Отец. Надвигались, меняя свой облик, белые пики, дымчатые красноватые склоны и глубокие пещеры, залитые зеленоватыми сумерками. И подножие, где властвовала синяя тьма, где метались трепетные молнии и море смешивалось с небом… Хельги прикидывал расстояние до берега и радовался, что не промешкал. Поистине красива туча, сулящая бешеный шторм, но лучше любоваться ею с твёрдой земли.