Волкодав - Семенова Мария Васильевна. Страница 62

Боярин рад был бы учинить ей какой следует расспрос, а то и отеческой рукою оттрепать за уши непослушное детище. Да только как подступиться, чтобы в случае чего ей же не вышло стыда?

Поразмыслив, Крут решил для начала хорошенько взяться за венна. Благо таинственные отлучки кнесинки начались именно с его появлением в кроме.

Однажды он отозвал телохранителя в сторонку и крепко сгрёб за рукав.

– Куда девочку чуть не каждый день тащишь? – зарокотал он грозно. – Почему она, как с вами съездит, ходит, словно вы её там палками били?

Волкодав посмотрел на крепкие узловатые пальцы, державшие его рукав. Он мог бы вырваться, но не стал этого делать. Он ответил ровным голосом:

– Госпожа едет, куда пожелает, а мы её сопровождаем. А когда останавливаемся, госпожа делает то, что ей по душе. А мы следим, чтобы никто её не обидел.

Если он что-нибудь понимал, боярину до смерти хотелось свернуть ему нос в противоположную сторону. Но Правый удержался. Толку не будет, а греха уж точно не оберёшься. Если не самого настоящего срама. Да и стоило ли ссориться с висельником, за которым «дочка» всяко была как за стеной… На том, стало быть, и завершился их разговор.

Выждав время, боярин взял за грудки обоих братьев Лихих. Но и тут ему суждена была неудача. Два молодых негодяя предпочитали угождать своему наставнику, а не воеводе, и молчали, как истуканы. Тогда Крут поразмыслил ещё и отважился на последнее средство. Явившись в хоромы к кнесинке, он завёл с нею разговор о девичьем стыде и о том, что батюшка-кнес, возвернувшись, не иначе как спустит с него, седобородого, шкуру, прослышав, что он, недотёпа, куда-то отпускал дитятко без подобающей свиты. Всё рассчитав наперёд, хитрец воевода для начала принялся навязывать в спутницы кнесинке целый курятник боярских дочек и иных знатных девиц. Вроде сестры Лучезара, Варушки, красивой, но неумной и вечно сонной девки. При мысли о том, что Варушка и ещё с десяток таких же станут сопровождать её во время поездок верхом, Елень Глуздовна пришла в ужас и довольно легко согласилась брать с собой хотя бы старую няньку. Чего, собственно, и добивался боярин. Он был одним из немногих, кого вредная старуха не гнала за порог помелом, а, считая приличным человеком, всячески приваживала и ласкала.

На другой день Волкодав сидел на крыльце и слушал сквозь приоткрытую дверь, как нянька собирала корзиночку еды и заодно порицала своевольное дитятко, не желавшее сидеть дома.

– Мёд выложи, нянюшка, – сказала ей кнесинка. – И пряники выложи. Принеси лучше сала, хлеба, мяса копчёного да луковку и чеснока головку не позабудь…

Старуха возмущённо молчала некоторое время, потом прошамкала:

– Яблоки выкладывать не буду, ты уж как хочешь. И пряники оставлю. В водичке размочу, мне, беззубой, как раз…

Посадив в седло кнесинку, Волкодав покосился на братьев Лихих, собиравшихся держать стремя няньке. Он думал, ей выведут ослика или, на худой конец, послушного мула. Ничего подобного. Конюх подвёл старой бабке тёмно-гнедого вёрткого мерина, и седло на нём было мужское. Парни приблизились, нерешительно переглядываясь. Старуха зашипела на них, мигом собрала подол бесформенной чёрной рубахи, под которой обнаружились чёрные же шаровары, и вспрыгнула в седло так, будто с детства не слезала с коня. Волкодав только головой покачал. Нянька вела свой род из племени ичендаров, обитавшего, между прочим, в тех самых Замковых горах.

Добравшись на полянку, он послал близнецов осмотреть лесочек и убедиться, что никто не приметил частых наездов кнесинки и не приготовил засады. Потом дал юной правительнице переодеться в мужские штаны и стал объяснять, что делать, если схватили сразу за обе руки. Нянька тем временем устроилась на попоне возле корзинки со съестными припасами, разложила шитьё и принялась за работу. Кнесинка погодя тоже сделает несколько стежков. Чтобы можно было не кривя душою ответить, чем занимались: «Мы шили!»

– Силой даже не пробуй, государыня, – наставлял Волкодав. – Он всё равно будет сильнее. Да не спеши, само после придёт…

Кнесинка, нахмурив брови, сосредоточенно вырывалась. Венн держал её чуть повыше запястий, очень осторожно, чтобы в самом деле не наградить синяками, но ей казалось, будто руки заперли в выстланные жёсткой кожей колодки. Ищи не ищи слабину, нет её.

– Вам, мужикам, о силе хорошо рассуждать, – промучившись некоторое время безо всякого толку, обиделась девушка. – Сами чуть что…

Старуха отложила вышивку, потом проворно поднялась и подошла к ним.

– А ну, пусти девочку! – взъелась она на Волкодава. – Такому только доверься, все руки пооторвёт!

– Нянюшка! – возмутилась кнесинка Елень.

Волкодав выпустил её и повернулся к старухе.

– Я-то не оторву, – сказал он. – Я к тому, чтобы другой кто не оторвал. – И протянул руку: – Хочешь, убедись, что госпоже нет обиды…

Коричневая, морщинистая старухина лапка с удивительной быстротой исчезла под длинным, до пят, чёрным шёлковым волосником. Когда она вынырнула наружу, в ней подрагивала острая, точно стилет, длинная шпилька. Блестящее лезвие до половины покрывала засохшая желтоватая плёнка.

– Уж как-нибудь и дитятко обороню, и себя!..

Она, вероятно, в самом деле что-то умела. Лет этак пятьдесят назад, когда её посадили над колыбелью матери нынешней кнесинки. Зря, что ли, она прозывалась Хайгал – Разящее Копьё. Да. Волкодав мог бы одним щелчком избавиться и от шпильки, и от старухи. Что там он – любой из братьев Лихих, к которым она благополучно встала спиной…

– Грозна ты, бабушка, – сказал Волкодав миролюбиво. – Как же ты врага встретишь, если уж меня, телохранителя, ядовитой булавкой потчевать собралась.

– Нянюшка, – повторила кнесинка Елень.

Бабка смотрела на них тёмным старческим взором, не торопясь уступать. Наверное, она и сама понимала – сколько она ни хорохорься, молодые ловкие парни оборонят «дитятко» гораздо лучше неё. Но просто так сознаться в этом она не могла. Зачем ей, старой, тогда на свете-то жить?..

Волкодав строго покосился на ухмылявшихся близнецов и сказал кнесинке:

– Успокой няньку, госпожа, пускай видит, что ты и сама себя отстоишь.

Когда кнесинка в третий раз грянула его оземь, старуха заулыбалась, а после седьмого спрятала наконец свою шпильку. За это время Елень Глуздовна совершила, кажется, все мыслимые ошибки; если противник не вовсе дурак, он вывернулся бы из любого положения, давая отпор. Волкодав ещё объяснит ей это. Но не теперь.

Нянька растаяла окончательно, когда подошло время передохнуть, и её девочка, ополоснувшись в реке, вместе с троими прожорливыми молодцами взялась за свежий хлеб и вкусное мясо. Не понадобилось её уговаривать, как дома, отведать кусочек…

Дальнейшего ни близнецы, ни Волкодав сами не видели. Но кто-то из вездесущих и всезнающих слуг подсмотрел, как боярин Крут подступил к старой рабыне с какими-то расспросами. О чём он пытался дознаться, осталось, правда, никому не ведомо. Ясно было одно: ничего из тех расспросов не вышло. Бабка только таинственно закатывала глаза…

Однажды вечером в кром прилетел маленький, усталый сизый голубь. Он юркнул в голубятню, и там его сразу заприметил молодой сын рабыни, приставленный ухаживать за птицами. Юноша осторожно изловил кормившегося голубя и побежал с ним к боярину Круту. Воевода снял со спинки сизаря крохотный мешочек и бережно вытащил письмо, начертанное на тончайшем, полупрозрачном листе. Такие делали из мягкой сердцевины мономатанского камыша, расплющенной и высушенной на солнце. Крут прочитал письмо и пошёл к кнесинке Елень.

Волкодав знал только, что с голубем прибыло послание от государя Глузда. О чём говорилось в письме, никто ему, телохранителю, докладывать не стал, а сам он не спрашивал. Он видел только, что кнесинка сделалась задумчива и, пожалуй, даже грустна. Это удивило его. Она любила отца и с нетерпением ждала его, так почему?.. Волкодав сперва решил даже, что кнес заболел и задерживается в Велиморе, но потом понял, что дело было в чём-то другом. Если бы кнес заболел, Елень Глуздовна, надо думать, бегом бросилась бы в храм – советоваться и молиться. Но нет. Кнесинка говорила с волхвами не чаще обычного. И вообще вела себя почти как всегда. В конце концов Волкодав решил, что дело его не касалось.