Тайны сталинской дипломатии. 1939-1941 - Семиряга Михаил Иванович. Страница 15

В апреле 1921 г. на конференции в Барселоне была принята конвенция, в которой предусматривался принцип «свободы транзита». Предоставляя свободу транзита для Германии, Советский Союз формально не нарушал установления этой конференции, поскольку не являлся ее участником. Но так как речь шла о транзите стратегического сырья для одной из воюющих стран, то он, к сожалению, не воспользовался содержащимися в этой конвенции и имеющими моральную силу оговорками, на основании которых транзит мог бы быть сильно ограничен только сырьем для мирных целей. Этот факт лишний раз подтверждает, что советско-германский договор от 23 августа 1939 г. по своему содержанию стоит ближе к типу договоров о взаимопомощи, чем договоров о ненападении.

Нейтральные государства могут предоставлять убежище войскам, военным кораблям и самолетам воюющих стран, но обязательно с последующим их интернированием, если их срок пребывания превышает одни сутки. Этих важных условий советские власти не придерживались. Так, например, никакими обстоятельствами нельзя оправдать преступное согласие советского руководства обслуживать немецко-фашистские военные корабли в советских портах в бассейне Баренцева моря, а также согласие на перегрузку товаров немецких торговых судов, прибывавших в Мурманск, на поезда, следовавшие в Ленинград, откуда они направлялись далее в Германию.

Характерна следующая деталь. В ноябре 1939 г. Шуленбург напомнил Молотову просьбу, чтобы находившимся в Мурманске германским морякам предоставить теплую одежду, необходимую им при несении зимней вахты. Молотов оперативно распорядился выполнить эту просьбу, за что через несколько дней удостоился из Берлина благодарности[ 123].

В начале февраля 1940 г. советское правительство в нарушение своего объявленного нейтралитета разрешило проход по Северному морскому пути с помощью советского ледокола немецкого вспомогательного крейсера (под кодовым названием «торговое судно №45»). В августе 1940 г. он прибыл в район Тихого океана и потопил несколько британских торговых судов[ 124].

9 мая 1940 г. гроссадмирал Э. Редер предложил Гитлеру разрешить Советскому Союзу участвовать в оккупации Норвегии, для чего передать ему порт Тремсе. Но Гитлер отверг это предложение, заявив, что пока он желает держать русских от себя подальше[ 125].

В нарушение норм международного права советское правительство разрешило воюющей Германии транзит стратегического сырья из Ирана, Афганистана и стран Дальнего Востока с использованием советских железных дорог и портов Одессы, Ленинграда и некоторых других[ 126]. Более того, цинк и каучук, закупленные Советским Союзом в Англии, и хлопок, купленный в США, также частично переправлялись в Германию. Причем по требованию советского правительства сохранялась строгая секретность этих акций. Однако это был, по существу, «секрет полишинеля», поэтому правительство Великобритании 6 и 11 сентября 1939 г. направило протест правительству СССР и еще больше усилило экономическую блокаду Германии. Молотов вопреки очевидным фактам в свою очередь выразил протест Великобритании, военные корабли которой препятствовали торговле «нейтральных» стран[ 127].

В условиях усилившейся экономической блокады 27 ноября 1939 г. Риббентроп обратился к Молотову с новой просьбой, чтобы тот еще раз выразил протест Великобритании в связи с тем, что ее военные корабли «конфисковывают грузы немецкого происхождения, направляемые в нейтральные страны на их судах», нарушая тем самым международное право. Благодаря этим акциям, утверждал Риббентроп, Советский Союз предстанет как «хранитель и защитник международного права». Через несколько дней Шуленбург известил Риббентропа, что Молотов выполнил его просьбу и 10 декабря 1939 г. направил ноту протеста в Лондон по поводу введения блокады[ 128].

Советское правительство разрешило многочисленным группам немецких разведчиков под предлогом организации переселения этнических немцев из Прибалтийских республик, западных областей Украины и Белоруссии в Германию и поисков могил немецких солдат, погибших в годы первой мировой войны, беспрепятственно объезжать западные районы нашей страны. Даже накануне агрессии против СССР Сталин запрещал пресекать полеты немецких самолетов над советской территорией и т. д. Это благодушие позже обошлось советскому народу весьма дорого.

В начале декабря 1939 г. Шуленбург предложил советскому руководству осуществить еще одну провокационную затею. Он сообщил Молотову, что германская авиация имеет намерение подвергнуть бомбардировке не только восточное побережье Англии, но и западное. Но поскольку немцы не располагали сведениями о состоянии погоды в этом районе Атлантики, германский посол обратился к советскому наркому с предложением послать на два месяца в район, отстоящий от Англии на 150–300 км, советское судно с задачей регулярно передавать по радио соответствующие сведения.

Шуленбург подготовил и подходящий предлог: спасение ледокола «Седов», который через 5–6 недель должен выйти из ледяных объятий в указанный район. Можно также, говорил Шуленбург, обосновать эту операцию и научным интересом к течению Гольфстрим. Все расходы, заверил посол, Германия берет на себя. Молотов не отверг сразу это предложение, лишь заметил, что англичане могут потопить судно и предложил дополнительно обсудить этот план[ 129].

Как сообщило 3 сентября 1939 г. агентство Ассошиэйтед Пресс, 2 сентября «в Берлин через Стокгольм прибыла советская военная миссия в составе пяти офицеров во главе с генералом Максимом Пуркаевым». Вместе с ней прибыл новый советский посол в Берлине А. А. Шкварцев. В аэропорту их встречали заместитель статс-секретаря МИД Германии Э. Ворман и офицеры во главе с военным комендантом Берлина генералом Зейфертом. Была выстроена рота почетного караула. Подобная огласка, свидетельствовавшая о военном сотрудничестве обеих стран, была крайне неприятной для советского руководства, которое еще накануне сообщило Шуленбургу, чтобы «из-за соображений безопасности» германская печать не сообщала о прибытии советской военной миссии и чтобы не называла ее «миссией, а лишь группой офицеров, прибывшей в Берлин в связи с назначением нового советского военного атташе» комкора М. А. Пуркаева. При этом было сказано, что советская пресса уже получила соответствующее указание[ 130].

С 1 сентября 1939 г. до июня 1941 г. советско-германские отношения развивались в духе договора о ненападении. Но с весны 1940 г. они характеризовались охлаждением отношений и взаимным недоверием.

Что же касается договора от 28 сентября и особенно секретных протоколов к нему, то они еще больше усугубили грубое нарушение норм международного права по следующим направлениям. Во-первых, правительства договаривавшихся сторон произвольно делили территорию Польши, потерпевшей поражение в войне. Но в соответствии с буквой и духом Гаагской конвенции от 1907 г. Польша не потеряла автоматически своего суверенитета, так как ее правительство выехало за пределы страны, не подписав акта о государственной и военной капитуляции.

Во-вторых, территория суверенной Литвы, не находившейся в состоянии войны ни с одной из договаривавшихся сторон, также изменялась без согласия правительства и народа этой страны.

В-третьих, обязательства сторон не только не терпеть польскую агитацию, направленную против одной из них, но и пресекать подобные попытки означают, что обе стороны договорились ввести в побежденной стране оккупационный режим. С советской стороны такая позиция означала забвение ленинских принципов интернационализма. Она нанесла удар по зарождавшемуся тогда антифашистскому освободительному движению польского народа, связав руки его левым силам и дав возможность перехватить инициативу сопротивления оккупантам буржуазным кругам, а также по международному коммунистическому и рабочему движению в целом.