Тайны сталинской дипломатии. 1939-1941 - Семиряга Михаил Иванович. Страница 21

Что же касается утверждения «Известий» о наличии между СССР и Германией «дружественных отношений», то желание поддерживать такие отношения действительно имелось у обеих сторон. Так, на протяжении 1940 года между СССР и Германией продолжалась практика взаимной информации о предстоящих шагах сторон. Шуленбург, например, по поручению Риббентропа весной 1940 г. проинформировал Молотова о предстоящем вторжении вермахта в страны Северной Европы, а позже – в Бельгию и Нидерланды, на что глава советского правительства ответил, что он с пониманием относится к усилиям Германии защищаться от Англии и Франции. 17 мая 1940 г. Сталин через Молотова передал германскому послу «самые горячие поздравления в связи с успехами германских войск во Франции»[ 163].

Германское командование высоко оценило советскую позицию во время вторжения войск вермахта во Францию. Во время встречи на Бреннерском перевале 18 марта 1940 г. Гитлер убеждал Муссолини в том, что именно благодаря советско-германскому пакту Германия сможет сосредоточить против Франции 60 своих первоклассных дивизий[ 164].

Об этом же свидетельствует следующее письмо германского военно-воздушного атташе в Москве, направленное 21 мая 1940 г. начальнику отдела внешних сношений НКО полковнику Г. И. Осетрову: «Успех германских войск на Западе обеспечен нашей дружбой с вами. Этого мы никогда не забудем. Перед отъездом в вашу страну я был у Гитлера, который мне сказал: «Помни, что Сталин для нас сделал великое дело, о чем мы никогда и ни при каких обстоятельствах не должны забывать»[ 165].

Но вместе с тем невооруженным глазом тогда было видно, что в связи с проведенными Советским Союзом акциями на Востоке и Германией – на Западе недоверие между ними заметно нарастало. Вот какую картину советско-германских отношений в тот период образно нарисовал У. Черчилль: «В то время как ничего не знавшим жителям континента и всему внешнему миру наша судьба казалась решенной или в лучшем случае висящей на волоске, взаимоотношения между нацистской Германией и Советской Россией приобрели первостепенное значение в международных делах. Коренные противоречия между двумя деспотическими державами вновь дали о себе знать, как только стало ясно, что Англию удастся сразить и покорить… Две великие тоталитарные империи, в равной мере не знавшие сдерживающих моментов морального свойства, стояли друг против друга вежливые, но неумолимые»[ 166].

Какие же события привели советское руководство к необходимости принять приглашение Гитлера на встречу в Берлине?

Впервые вопрос о встрече на высшем уровне и о возможном присоединении Советского Союза к заключенному в 1936 г. между Германией и Японией Антикоминтерновскому пакту был поднят Риббентропом на встрече со Сталиным 24 августа 1939 г. Между Сталиным и Риббентропом состоялся тогда следующий диалог (в записи немецкого переводчика Генке): «Имперский министр иностранных дел заметил, что Антикоминтерновский пакт был в общем-то направлен не против Советского Союза, а против западных демократий. Он знал и мог догадаться по тону русской прессы, что советское правительство осознает это полностью. Господин Сталин вставил, что Антикоминтерновский пакт испугал главным образом лондонское Сити и мелких английских торговцев.

Имперский министр иностранных дел согласился и шутливо заметил, что господин Сталин, конечно же, напуган Антикоминтерновским пактом меньше, чем лондонское Сити и мелкие английские торговцы. А то, что думают об этом немцы, явствует из пошедшей от берлинцев, хорошо известных своим остроумием, шутки, ходящей уже несколько месяцев, а именно: «Сталин еще присоединится к Антикоминтерновскому пакту»[ 167].

Более определенно, но еще не конкретно предложение Сталину и Молотову прибыть в Берлин было сделано Риббентропом 28 сентября 1939 г. и ими обоими в принципе принято. В последующие месяцы Риббентроп, как он писал Шуленбургу 29 марта 1940 г., не расставался с мыслью о визите Молотова в Берлин. В тот же день он поручил германскому послу сделать Сталину и Молотову официальное устное приглашение. На следующий же день германский посол телеграфировал, что «в настоящее время шансы на принятие приглашения представляются ничтожными» по следующим причинам: советское правительство полно решимости придерживаться нейтралитета в войне и не желает разрыва дипломатических отношений с западными державами, который может последовать в связи с посещением Молотовым Берлина, о чем свидетельствует недавнее жесткое опровержение ТАСС по этому поводу. Визит Молотова может не состояться, как пишет Шуленбург, и еще по одной причине: «Известен тот факт, что Молотов, который никогда не был за границей, испытывает большие затруднения, когда появляется среди чужеземцев. Это в той же степени, если не в большей, относится и к Сталину»[ 168].

Видимо, Риббентроп учел эти обстоятельства и через несколько дней посол получил указание «дальнейшей инициативы пока не проявлять». Это было весьма кстати, потому что, по данным посла, «наблюдается явно неблагоприятная по отношению к нам перемена со стороны советского правительства». При этом посол привел следующие факты: от советских властей нельзя добиться освобождения этнических немцев, интернированных поляками; неожиданно прекратилась выдача Германии ее граждан, как было согласовано, отбывающих наказание в советских тюрьмах; Советский Союз отказался от обещания предоставить германским военно-морским силам базу около Мурманска; были временно прекращены поставки нефти и зерна. Посол жаловался, что Микоян высказывал ему «недоброжелательную позицию», что объясняется боязнью Москвы быть вовлеченной в большую войну, к которой она не готова. Однако после германской акции в Дании и Норвегии 9 апреля 1940 г. «советское правительство снова сделало полный поворот кругом». Посол объясняет, что успехи вермахта в Скандинавии «принесли советскому правительству большое облегчение и сняли бремя тревоги», о чем свидетельствует и статья в «Известиях» по поводу скандинавской кампании.

В последующие месяцы в связи с такими крупными событиями, как поражение Франции, Бельгии и Голландии, а также германское «освоение» Скандинавии, вопрос о посещении Молотовым Берлина германской стороной не поднимался. Советская сторона также инициативы не проявляла. Лишь 25 сентября 1940 г. Риббентроп предложил поверенному в делах посольства в Москве Типпельскирху сообщить Молотову, что на днях будет заключен военный союз между Германией, Италией и Японией в качестве ответа на агитацию поджигателей войны в США. Этот союз направлен на то, чтобы привести их в чувство. Министр особо подчеркнул, что союз не затрагивает отношений трех держав с Советским Союзом. Далее было отмечено, что Риббентроп пригласит Молотова в Берлин для выработки совместных политических целей на будущее[ 169].

В последующее время советско-германские отношения продолжали обостряться. Взаимное недоверие между Сталиным и Гитлером становилось очевидным. Именно тогда, точнее 4 октября 1940 г., во время встречи на Бреннерском перевале Гитлер сказал Муссолини: «Мое отношение к Сталину не превышает его недоверия ко мне»[ 170].

13 октября 1940 г. Риббентроп направил пространное письмо лично Сталину, в котором дал обзор советско-германских отношений за период после 23 августа 1939 г. Он заявил также о желании фюрера предотвратить распространение военного пожара за пределы Европы. С этой целью 27 сентября 1940 г. «с удивительной быстротой» был заключен военный Тройственный пакт («Берлинское Тройственное Соглашение») между Германией, Италией и Японией. Германский министр высказал пожелание фюрера, чтобы отношения Советского Союза с Германией и Японией укреплялись, и внес следующее предложение: «В заключение я хотел бы заявить (в полном соответствии с мнением фюрера), что историческая задача Четырех Держав заключается в том, чтобы согласовать свои долгосрочные политические цели и, разграничив между собой сферы интересов в мировом масштабе, направить по правильному пути будущее своих народов»[ 171]. Далее следовало официальное приглашение Молотову нанести визит в Берлин. В конце письма Риббентроп предложил: «…я буду счастлив снова лично прибыть в Москву, чтобы совместно с Вами, дорогой господин Сталин, подвести итог обмену мнениями и обсудить, возможно, вместе с представителями Японии и Италии, основы политики, которая сможет всем нам принести практические выгоды»[ 172].