Пан Володыёвский - Сенкевич Генрик. Страница 13

— Панна Кшися — сладкое яблочко. Спелое, румяное! Но та… Твердый орешек. Были бы у меня зубы… Я хотел сказать, была бы у меня такая дочка, тебе одному бы ее отдал. Миндаль! Миндаль в сахаре.

Володыёвский вдруг нахмурился. Вспомнились ему прозвища, которые пан Заглоба Анусе Борзобогатой давал. Он представил ее как живую — тонкий стан, веселое личико, темные косы, ее живость и веселый смех, особый, только ей свойственный взгляд. Эти обе были моложе, но та в тысячу раз дороже любой молодой…

Маленький рыцарь спрятал лицо в ладони, его охватила печаль нежданная и оттого такая горькая.

Заглоба умолк, поглядел с тревогой и наконец сказал:

— Михал, что с тобой? Скажи бога ради!

— Столько их, молодых, красивых, на белом свете, — отвечал Володыёвский, — живут, дышат, и только моей овечки нет среди них, одну ее никогда я больше не увижу!..

Тут горло у него перехватило, он опустил голову на край стола и, стиснув зубы, тихо прошептал:

— Боже! Боже! Боже!..

ГЛАВА VII

Панна Бася все же упросила Володыёвского, чтоб он научил ее правилам поединка, а он и не отказывался, потому что хоть и отдавал предпочтение Дрогоёвской, но за эти дни успел привязаться к Басе, а, впрочем, трудно было бы ее не любить.

И вот как-то утром, наслушавшись Басиных хвастливых уверений, что она вполне владеет саблей и не всякий сумеет отразить ее удары, Володыёвский начал первый урок.

— Меня старые солдаты учили, — хвасталась Бася, — они-то умеют на саблях драться… Еще неизвестно, найдутся ли среди вас такие.

— Помилуй, душа моя, — воскликнул Заглоба, — да таких, как мы, в целом свете не сыщешь!

— А мне хотелось бы доказать, что и я не хуже. Не надеюсь, но хотела бы!

— Стрелять из мушкетона, пожалуй, и я сумела бы, — сказала со смехом пани Маковецкая.

— О боже! — воскликнул пан Заглоба. — Сдается мне, в Латычёве одни амазонки обитают!

Тут он обратился к Дрогоёвской:

— А ты, сударыня, каким оружием лучше владеешь?

— Никаким, — отвечала Кшися.

— Ага! Никаким! — воскликнула Баська.

И, передразнивая Кшисю, запела:

Если стремится в сердце вонзиться

Злая стрела Купидона.

— Этим-то оружием она владеет недурно, будьте спокойны! — добавила Бася, обращаясь к Володыёвскому и Заглобе. — И стреляет недурно.

— Выходи, сударыня! — сказал пан Михал, стараясь скрыть легкое замешательство.

— Ох, боже! Если бы все получилось, как я хочу! — воскликнула Бася, зардевшись от радости.

И тотчас же стала в позицию: в правой руке она держала легкую польскую сабельку, левую спрятала за спину, наклонилась вперед, высоко подняв голову, ноздри у нее раздувались, и была она при этом такая румяная и хорошенькая, что Заглоба шепнул пани Маковецкой:

— Ни одна сулейка, даже со столетним венгерским, так бы не потешила мою душу!

— Гляди, сударыня, — говорил меж тем Володыёвский, — я не нападаю, а защищаюсь. А ты нападай сколько душе угодно.

— Ладно. А коли устанешь, проси, сударь, пардону.

— Я и так могу все мигом кончить, коли захочу.

— Неужто?

— У такого вояки, как ты, сударыня, выбить из рук сабельку проще простого.

— Это мы увидим.

— Не увидим, я политес соблюдаю!

— Никакого политеса не надобно. Попробуй выбить, коли сумеешь. Сноровки у меня маловато, но до этого не допущу

— Стало быть, разрешаешь?

— Разрешаю!

— Опомнись, гайдучок ты мой милый, — сказал Заглоба. — Он не с такими, как ты, разделывался.

— Увидим! — повторила Бася.

— Начнем! — скомандовал Володыёвский, которому Басино хвастовство надоело.

Начали.

Бася, приседая, как кузнечик, лихо сделала выпад.

Володыёвский, не трогаясь с места, по своему обыкновению, едва заметно двинул саблей, словно бы никакой атаки и не было.

— Ты, сударь, отбиваешься от меня, как от мухи! — воскликнула недовольная Баська.

— А я с тобой и не дерусь вовсе, а учу! Вот так хорошо! Для горлинки совсем неплохо! Тверже руку!

— Ах, для горлинки? Так вот вам, сударь, за горлинку, получайте!

Но пан Михал ничего не получил, хотя Бася и прибегла к своим знаменитым приемам. И при этом, желая показать, как мало беспокоят его Басины удары, он как ни в чем не бывало продолжал беседу с паном Заглобой.

— Отойди, сударь, от окна, — сказал он Заглобе, — а то свет барышне застишь, правда, сабелька у нее чуть поболе иглы, но, должно быть, иголкой она владеет лучше.

Бася раздула ноздри еще больше, а волосы лезли на глаза.

— Пренебрегаешь мной, сударь?

— Боже упаси, только не твоею персоной.

— А я, я… пана Михала презираю!

— Вот тебе, бакалавр, за науку! — отвечал маленький рыцарь. И снова обратился к Заглобе: — Не иначе снег пойдет!

— Вот вам снег, снег, снег! — повторяла, размахивая сабелькой, Бася.

— Баська! Довольно с тебя, еле дышишь! — вмешалась тетушка.

— Держи, сударыня, сабельку покрепче, а то из рук выбью!

— Увидим!

— Изволь!

И сабелька, словно птица, вырвавшись из Басиных рук, с грохотом упала на пол возле печки.

— Это я… я сама, нечаянно! — со слезами в голосе воскликнула Бася и, схватив в руки саблю, снова перешла в атаку. — Попробуйте теперь, сударь!

— Изволь!

И сабля опять очутилась под печкой.

А пан Михал сказал:

— На сегодня хватит!

Тетушка, по своему обыкновению, затряслась всем телом от хохота, а Бася стояла посреди комнаты смущенная, растерянная, она тяжело дышала и кусала губы, едва сдерживая подступившие слезы. Она знала, что, если расплачется, все будут смеяться еще больше, и изо всех сил старалась сдержаться, но, чувствуя, что не может, выбежала прочь.

— О боже! — воскликнула тетушка. — Не иначе в конюшню кинулась, еще и не остыла после драки, того гляди, мороз прохватит… Нужно догнать ее! Кшися, не смей выходить!

Сказав это, она вышла и, схватив висевшую в сенях шубейку, выскочила во двор, а за ней помчался и Заглоба, от души жалевший своего гайдучка.

Хотела было выбежать и панна Кшися, но маленький рыцарь схватил ее за руку.

— Слышала, сударыня, приказ? Не отпущу твоей руки, пока не вернутся.

И в самом деле не отпускал. А рука у нее была нежная, бархатистая, и пану Михалу казалось, что ручеек тепла струится от ее пальцев, передаваясь ему, и он сжимал их все крепче.

На смуглых щеках панны Кшиси выступил легкий румянец.

— Вижу, я ваша пленница, ваш ясырь, — сказала она.

— Тот, у кого такой ясырь, и султану не станет завидовать, полцарства отдаст, не пожалеет.

— Но ведь вы, сударь, меня бы этим нехристям не продали!

— Как не продал бы черту свою душу!

Тут пан Михал вдруг понял, что в пылу зашел слишком далеко.

— Как не продал бы и сестру родную! — добавил он.

А панна Кшися отвечала серьезно:

— В самую точку попали, сударь. Пани Маковецкая для меня как сестра, а вы названым братом будете.

— Благодарю от всего сердца, — сказал Михал, целуя ей руку, — больше всего на свете нуждаюсь я в утешенье.

— Знаю, знаю, — сказала девушка, — я ведь и сама сирота.

Слезинка скатилась по ее щеке, укрывшись в темном пушке над губою.

А Володыёвский посмотрел на слезинку, на оттененные пушком губы и наконец сказал:

— Право, сударыня, вы добры, как ангел! Мне уже легче!

Кшися нежно улыбнулась.

— От души желаю пану, чтобы и вправду так было!

— Богом клянусь!

При этом маленький рыцарь чувствовал, что, если бы он посмел еще раз поцеловать Кшисе руку, ему и вовсе легко бы стало. Но тут вошла тетушка.

— Баська шубейку взяла, — сказала она, — но сконфужена и возвращаться не хочет. Пан Заглоба по конюшне мечется, никак ее не словит.

А пан Заглоба не только, не скупясь на уговоры и увещевания, метался по конюшне, ловя Басю, но и оттеснил ее наконец во двор в надежде, что так она скорее домой вернется.

А она удирала от него, повторяя: