Потоп. Том 2 - Сенкевич Генрик. Страница 139

Был он страшен: от изнеможения белый как полотно, губы сжаты, в глазах неумолимая лютая ненависть

Вот заклятый могучий его враг лежит в крови у его ног; он еще жив, еще в сознании, но побежден, побежден, и не чужими руками, не с чужою помощью…

Богуслав смотрел на победителя широко раскрытыми глазами, настороженно следя за каждым его движением, а когда Кмициц склонился над ним, торопливо воскликнул:

— Не убивай! Получишь выкуп!

Кмициц вместо ответа наступил ему ногой на грудь и что было силы придавил к земле, а кончик сабли приставил к горлу, едва не оцарапав кожи; достаточно было только пошевелить рукой, только нажать посильнее… но он не стал убивать врага сразу: ему хотелось продлить его предсмертные муки, натешить свой взор. Впившись взглядом Богуславу в глаза, он стоял над ним, как стоит лев над поверженным буйволом.

И тогда князь, у которого рана на лбу кровоточила все сильнее и возле макушки уже расплылась кровавая лужа, снова заговорил голосом едва слышным, потому что нога пана Анджея по-прежнему давила ему на грудь:

— Девка… послушай…

При этих словах пан Анджей мгновенно снял ногу с груди князя и приподнял саблю.

— Говори! — приказал он.

Но князь Богуслав только тяжело дышал; наконец он заговорил уже более внятным голосом:

— Убьешь меня — девка погибнет… Я приказ оставил.

— Что ты с ней сделал? — спросил Кмициц.

— Отпусти меня — твоя будет… клянусь Евангелием…

Пан Анджей стукнул себя кулаком по лбу; видно было, он борется с собой и со своими мыслями. Наконец он сказал:

— Слушай, предатель! Я бы сотню таких выродков за один ее волосок отдал!.. Но тебе я не верю, клятвопреступник!

— Евангелием клянусь! — повторил князь. — Охранный лист получишь и письменный приказ.

— Ладно, так уж и быть! Жизнь я тебе дарую, но из рук не выпущу. Приказ ты мне напишешь… А самого пока татарам отдам, будешь их пленником.

— Согласен, — ответил князь.

— Но помни! — продолжал пан Анджей. — От моей сабли тебя не уберегли ни княжеский титул, ни твои войска, ни твоя рапира… Попробуй только мне поперек дороги стать или слово нарушить — ничто тебя не спасет, будь ты хоть немецкий император… Со мной шутки плохи! Один раз уже ты в моих руках побывал и сейчас у ног валяешься!

— Дурно мне, — сказал князь. — Пан Кмициц, тут неподалеку вода должна быть… Принеси напиться, рану обмой.

— Подыхай, отцеубийца! — ответил Кмициц.

Но князь, не опасаясь более за свою жизнь, несмотря на рану, обрел всегдашнюю самоуверенность и проговорил:

— Глупец ты, пан Кмициц! Если я умру, то и она…

Тут губы его побелели.

Кмициц бросился искать, нет ли поблизости какого-нибудь рва или хотя бы лужи.

Князь потерял сознание, но быстро пришел в себя — к своему счастью, потому что тем временем подскакал первый татарин, Селим, сын Гази-аги, хорунжий из дружины Кмицица, и, увидев истекающего кровью врага, вознамерился пригвоздить его к земле заостренным концом древка своего знамени. Но князь в эту страшную минуту нашел в себе достаточно сил, чтобы ухватиться рукой за непрочно державшийся наконечник, и тот отвалился.

Отголоски этой недолгой борьбы заставили пана Анджея вернуться.

— Стой, собачий сын! — крикнул он, подбегая.

Татарин при звуках знакомого голоса от страха припал к коню. Кмициц отправил его за водой, а сам остался возле князя, потому что вдалеке уже показались несущиеся вскачь Кемличи, Сорока и весь чамбул: переловив рейтар, они бросились на поиски своего предводителя.

Увидев пана Анджея, верные его ногайцы с громким криком подкинули кверху шапки.

Акба-Улан спрыгнул с лошади и стал бить поклоны, прикладывая руку ко лбу, ко рту и к груди. Остальные, причмокивая по татарскому обычаю губами, хищно смотрели на поверженного рыцаря и восхищенно на его победителя; несколько человек кинулись ловить коней, гнедого и вороного, которые бегали поодаль с развевающимися гривами.

— Акба-Улан, — сказал Кмициц, — это предводитель войска, которое мы разбили нынче утром: князь Богуслав Радзивилл. Дарю его вам, а уж вы его берегите: за этого рыцаря — живого ли, мертвого — богатый выкуп дадут. А теперь перевязать его и на аркане в лагерь!

— Алла! Алла! Благодарствуем, вождь! Благодарствуем, победитель! — в один голос закричали ордынцы.

И опять дружно зачмокали.

Кмициц приказал подать себе коня, вскочил в седло и, взяв нескольких татар, поскакал обратно на поле сражения.

Уже издалека он увидел хорунжих, стоящих при своих знаменах, но рыцарей под знаменами собралось немного — десяток-другой возле каждого: остальные преследовали неприятеля. По полю толпами бродили челядинцы, обирая трупы и то и дело сцепляясь с татарами, которые тоже своего не хотели упустить. Жуткое они собой являли зрелище, в особенности страшны были татары с ножами в руках, по локти измазанные кровью. Казалось, стая воронья, слетевшись из-за туч, усеяла побоище. Дикие вопли и смех разносились по всему полю.

Одни, зажав в зубах еще дымящиеся ножи, обеими руками волокли за ноги мертвецов, другие забавы ради перебрасывались отрубленными головами, третьи наполняли мешки; иные, точно на базаре, размахивали окровавленными одеждами, расхваливая их на все лады, либо осматривали добытое оружие.

Кмициц сначала пересек поле, на котором утром первый схватился с рейтарами. Там и сям валялись трупы людей и лошадей, изрубленные мечами, в тех же местах, где хоругви громили вражескую пехоту, мертвые тела лежали вповалку, кровь стояла лужами и, успев уже загустеть, чавкала под копытами, как болотная грязь.

Нелегко было пробираться среди обломков копий, мушкетов, между трупов, опрокинутых подвод и шнырявших повсюду татар.

Госевский стоял поодаль на одном из редутов неприятельского лагеря; с ним были князь кравчий Радзивилл, Войниллович, Володыёвский, Корсак и еще с полсотни воинов. С возвышения взорам их было открыто все поле, из конца в конец, и они могли вполне оценить размеры своей победы и поражения, которое потерпел противник.

Кмициц, увидев военачальников, ускорил шаг, Госевский, будучи не только удачливым полководцем, но и человеком благородным, лишенным всякой зависти, едва заметив его, крикнул:

— Вот он, подлинный victor! Ему мы обязаны сегодня победой — и я первый во всеуслышание объявляю об этом. Благодарите пана Бабинича, судари, когда б не он, мы бы не перешли реку!

— Vivat Бабинич! — воскликнуло несколько десятков голосов. — Vivat, vivat!

— Где ж ты, солдат, военному ремеслу обучался? — взволнованно спросил гетман. — Как сумел в мгновенье сообразить, что надлежит делать?

Но Кмициц слишком был утомлен, чтобы отвечать на вопросы; он только кланялся налево и направо да утирал ладонью лицо, мокрое от пота, черное от пороховой гари. Глаза его сверкали необычайным блеском. А приветственные возгласы вокруг не смолкали. С поля на взмыленных лошадях возвращался отряд за отрядом, и вновь прибывшие, не жалея глоток, присоединялись к славящему Бабинича хору. Шапки летели вверх, а те, у кого были заряжены мушкеты, палили в воздух.

Вдруг пан Анджей, привстав в стременах, воздел руки к небу и воскликнул громовым голосом:

— Vivat Ян Казимир, наш правитель и отец!

Тут поднялся такой крик, будто вновь началось сраженье. Неописуемое одушевление охватило всех и каждого.

Князь Михал отстегнул от пояса саблю в усыпанных алмазами ножнах и протянул ее Кмицицу, гетман набросил ему на плечи свой дорогой, подбитый мехом плащ, он же снова простер кверху руки:

— Vivat наш гетман, наш непобедимый вождь!

— Grescat! Floreat! [159] — подхватил хор голосов.

Тут стали сносить и втыкать в земляную насыпь у ног военачальников захваченные вражеские знамена. Ни одного не уберег неприятель: и прусские здесь были — регулярной армии, ополченские и дворянские, — и шведские, и Богуславовых полков; все цвета радуги заиграли, переливаясь, у подножья вала.