Взрыв на рассвете - Серба Андрей Иванович. Страница 4

Солдаты были на подбор: молодые, крепкие, не раз побывавшие в боях, о чем свидетельствовали их награды и нашивки за ранения. У него на груди тоже были орден Красной Звезды и золотистая нашивка-полоска за ранение, так что все в порядке. Но чем ближе подходил он к правому флангу, тем медленнее становились его шаги и все больше тускнела залитая солнцем поляна. Потому что крайним справа стоял старшина, командовавший взводом до него. Лейтенант прибыл в батальон немногим больше суток назад, но был уже порядком наслышан о своем предшественнике. Сам комбат аттестовал его как нельзя лучше, а адъютант батальона прямо заявил, что, будь у старшины на погонах не лычки, а хотя бы офицерская звездочка, он никогда не заменил бы его.

Когда лейтенант остановился перед старшиной и увидел его во всей красе, он глазам своим не поверил. Знакомясь с солдатами взвода разведки, он не раз замечал нарушения формы одежды: хромовые сапоги вместо кирзовых, широченные офицерские галифе взамен солдатских шаровар, габардиновые комсоставовские гимнастерки вместо солдатских. За подобные вещи в пехоте «снимали стружку», но разведчикам это обычно прощали — они во всех частях особь статья. Но то, что увидел он сейчас, не лезло ни в какие ворота. Синяя черкеска с газырями, коричневый бешмет, узкий наборный пояс с огромным кинжалом в отделанных серебром ножнах, высокие хромовые сапоги с мягкими кавказскими подошвами, надвинутая на самые глаза кубанка с алым верхом. Скуластое, с острым подбородком лицо, рыжеватые усы подковой, глубокие складки на лбу и переносице. Средний рост, широкие плечи, кривоватые по-кавалерийски ноги, на вид лет тридцать. Увидев остановившееся против него начальство, старшина резко принял стойку «смирно» и распрямил плечи.

— Помощник командира взвода старшина Вовк, — глухо произнес он.

От его движений зазвенели висящие на груди награды. Слева две Славы, боевое Красное Знамя, медали за Сталинград, Кавказ, три «За отвагу». На правой стороне орден Красной Звезды, два Отечественной войны. Две красные и одна золотистая нашивки за ранения.

Старшина смотрел на лейтенанта в упор. Тяжел и неприветлив был взгляд серых прищуренных глаз, они смотрели пристально и не мигая, холодным и бесстрастным было и лицо старшины.

— Значит, будем служить вместе, — отводя взгляд в сторону, проговорил лейтенант.

— Так точно, — тем же глухим, без всякой интонации голосом ответил старшина…

После обеда подошел адъютант батальона.

— Как взвод, лейтенант? Довольны?

— Чтобы ответить, надо побывать с ними в деле. Ну а что касается внешнего вида… — лейтенант скривил губы и махнул рукой.

Адъютант усмехнулся.

— Первый камень, конечно, в огород старшины Вовка?

— Так точно. Не старшина, а какой-то опереточный герой. Я такое только в фильмах о гражданской войне видел. Как будто у нас в армии перестала существовать форма одежды…

Адъютант тихо рассмеялся.

— Когда я увидел его первый раз, тоже глаза вытаращил. А он мне под нос свои документы. Из коих следует, что он является старшиной кубанской пластунской дивизии, обладающей целым рядом привилегий. В том числе и правом ношения старинной казачьей формы. Вот так-то, лейтенант.

— Пластунская дивизия? — удивился лейтенант. — Никогда не слышал о такой.

— Я тоже. На то она и армия, чтобы каждый знал ровно столько, сколько ему положено.

— Но как он очутился у вас в батальоне?

— У нас в батальоне, лейтенант, — поправил его адъютант. — А взяли мы его из госпиталя, прямо из команды выздоравливающих. Батальон только формировался, разведчики с боевым опытом нужны были позарез. А старшина как раз из таких. Вначале он встал было на дыбы — существует, мол, приказ, по которому все раненые из их дивизии обязаны возвращаться обратно, в пластунскую. Но у меня тоже был приказ — брать в батальон всех, кого сочту нужным. Вот так и стал пластун нашим братом разведчиком…

Адъютант говорил правду: в ту пору о единственной в Красной Армии казачьей пластунской дивизии знали очень немногие. В 1943 году Краснодарский крайком ВКП(б) и крайисполком обратились в ЦК ВКП(б) и Ставку Верховного Главнокомандующего с просьбой о формировании из кубанского казачества пластунской дивизии. Эта просьба была одобрена, и соответствующее разрешение получено, и осенью того же года дивизия была полностью готова к боевым действиям.

Ее личный состав получил право ношения старинной казачьей пластунской формы. Пополняться она должна была только с Кубани, и все раненые обязаны были возвращаться из госпиталей только в свои части.

И вскоре немцы на своей шкуре почувствовали, что такое десять тысяч сведенных воедино казачьих добровольцев, давших клятву мстить за свои дотла сожженные станицы, за расстрелянных или повешенных родных и близких. Одним из этих казаков был и старшина Вовк, военная судьба которого разошлась с путями-дорогами его родной пластунской разведсотни…

А на следующий же день после знакомства со взводом лейтенант получил в штабе боевую задачу. Обычно задача ставилась только командиру группы, а он доводил ее до сведения подчиненных. Командир сам отбирал разведчиков, летящих с ним в тыл, он же назначал заместителя. На сей раз оба этих неписаных правила были нарушены. Боевой приказ ставился сразу двоим: ему и старшине Вовку, назначенному его заместителем, личный состав группы — пять человек — тоже подобрали заранее. Настроение лейтенанта сразу омрачилось: неужели его, офицера и кавалера боевого ордена, считают в штабе мальчишкой, раз приставляют для надзора няньку — этого угрюмого казачьего старшину?

Плохое настроение не оставляло его вплоть до вечера, когда взвод в полном составе собрался в одной из землянок, чтобы проводить улетающих на задание. На столе разложили доступную в те дни снедь. Некоторая натянутость в его отношениях с солдатами быстро исчезла, и вскоре за столом возникла вполне непринужденная обстановка. Старшина, сидевший в начале вечера в углу землянки, сел рядом с командиром.

— Прости, лейтенант, один вопрос, — своим тусклым голосом сказал он.

— Я вас слушаю, старшина, — стараясь говорить как можно официальнее, отозвался лейтенант.

— К партизанам впервые летишь?

Лейтенант удивленно приподнял бровь, взглянул на старшину. То же неподвижное, застывшее, как и при вчерашнем знакомстве со взводом, лицо, ничего не выражающие, смотрящие сквозь него глаза.

— К партизанам лечу впервые, — сухо ответил он. — Но в тылу у немцев бывал не раз.

В лице старшины ничего не изменилось, он словно не слышал ответа.

— А я к ним в шестой раз лечу. И ни разу, бачишь, так оно не складывалось, как в нашем штабу складывали или я сам на Большой земле кумекал. А потому, лейтенант, давай-ка отсядем в сторонку, разложим карту и еще раз поглядим, какая там кочерга до какой печки приставлена…

Старшина оказался прав: неожиданности начались сразу после приземления. Едва группа собралась у сигнальных костров, к ним подошел начальник партизанской разведки. Его сообщение было кратким. Немецкий узел заграждений не обнаружен, сведения о нем лишь ориентировочные, непроверенные. По приказу штаба бригады отряд уходит из данного района. На имя же командира армейской разведгруппы получен приказ из Центра с указанием о самостоятельных действиях.

— Так что, дружище, желаю удачи. И не такой, как мне. Не кляни, что подвел — не моя вина, — закончил начальник разведки.

Лейтенант зло ковырнул землю носком сапога. Сообщение партизанского разведчика сразу ставило крест на все разработанные на Большой земле планы. В эту минуту он мысленно поблагодарил старшину, с которым в ночь перед вылетом обсудил несколько запасных вариантов на случай непредвиденных обстоятельств. Это помогло ему сразу внести поправки в намеченный план действий. Стараясь не показать своего раздражения, он глянул на начальника разведки.

— Ты говорил, что посылал в поиск две группы, одна из которых вернулась с данными, что где-то на дамбах немцы ведут земляные работы. Скажи, есть из тех разведчиков кто-нибудь сейчас рядом?