Когда стреляет мишень - Серегин Михаил Георгиевич. Страница 11

Он поднял глаза вверх, к окнам почти полностью уснувшей панельной девятиэтажки метрах в семидесяти-восьмидесяти от клуба через дорогу. И тут в набрякшем ночном полумраке возникло движение. Словно дрогнуло и встрепенулось в застывшем воздухе что-то живое. Свиридов знал, что не может видеть этого, но подсознание настойчиво диктовало, что...

Слабо осознавая, что он делает, Владимир бросился было к лимузину, в который только что сел Рябинин. И тут словно два легких камушка упало на крышу рябининского лимузина. Два камушка, которые были услышаны только Свиридовым, потому что он совершенно сознательно вычленил эти звуки из общего гула, лавиной вырывающегося из полуоткрытых дверей клуба.

– Что с тобой, Володя? – полувстревоженно-полуязвительно спросила госпожа Коваленко. – Тебе приснился на ходу страшный сон? Кто кого охраняет – ты меня или я тебя?

– Шизофрения, – весело улыбнувшись, ответил Владимир, – господь бог наконец-то устал любить меня. Ведь ничего не произошло, правда?

– На тебе только что лица не было, – сказала Аня. – В чем дело?

Свиридов медленно обернулся и посмотрел на дорогу.

– А вот в чем, – пробормотал он.

...Лимузин Рябинина уже проехал два метра, как вдруг остановился и задняя дверь распахнулась так резко, словно по ней врезали кувалдой.

Потом в ее проеме появилась широченная спина телохранителя. Он медленно, пятясь по-рачьи, высвободился из тесного для его богатырского телосложения салона, а потом Свиридов и Аня увидели в его руках что-то белое.

Это белое лишь на секунду расплылось в свете фонарей тусклым туманным пятном, а потом просветлело и приобрело контуры неподвижной человеческой фигуры.

Фигуры в белом стильном пиджаке, отвороты и воротник которого уже потемнели от оплывающего багровым уродливого бесформенного пятна. Фигуры, беспомощно повисшей на руках проколовшегося бодигарда.

Это был Рябинин с простреленной навылет головой.

Фокин медленно разогнулся, ощущая неловкость в затекшей от длительной неподвижности спине. Рябинин запоздал на целых пятнадцать минут, и все эти пятнадцать минут он простоял в достаточно неудобной позе, боясь пропустить тот самый – единственный, которого уже может не быть, – момент.

– Так и знал, что придется стрелять через крышу, – пробормотал он, разбирая и складывая оружие обратно в чемоданчик. – Хитрый, паразит.

Он пощупал натянутые на руки специальные высокочувствительные тонкие перчатки, рабочая модель которых была разработана еще в ГРУ Союза, и убедился в том, что они абсолютно целы.

Афанасий был предупрежден, что стрелять в окна лимузина Зиновия Евгеньевича бесполезно. Поэтому нельзя позволить тому сесть в машину. Не получилось.

Но ничего страшного. Все почему-то думают, что окна – это единственный путь для пули в салон автомобиля. Ничуть не бывало. И хотя пуля пробила крышу под опасно острым и оттого ненадежным углом, она нашла свою мишень.

Афанасию вдруг почудилось, что в неподвижной и оттого давящей тишине типовой лестничной клетки почти неуловимо для слуха скрипнула дверь. Он хотел поднять голову и в ту же секунду почувствовал, как спокойный и уверенный взгляд равнодушно обшаривает его. Афанасий упал, как стоял, и на том месте, где он только что находился, появился корявый росчерк угодившей в подоконник пули, а по перилам скатился негромкий хлопок, как при откупоривании бутылки шампанского.

Перекатившись с одного бока на другой – тело неожиданно пронизала острая резаная боль, – Фокин выхватил из полуприкрытого чемоданчика нож из охотничьего набора и с левой, неудобной руки метнул в выросший в сером дверном проеме квартиры напротив темный силуэт.

Человек захрипел и беззвучно упал на пороге квартиры.

– Интересная получается игра, – пробормотал Фокин. – Вопреки надобности я остался жив. Так вот почему тот козел настаивал, чтобы я стрелял не с крыши, а из подъезда. На крыше я мигом бы раскусил того... второго.

Он осмотрел бок, в котором почувствовал резкую боль, и поморщился. Между ребрами на манер короткого стилета вонзился маленький осколок стекла – вероятно, от разбитой каким-нибудь подъездным алкашом бутылки. Афанасий легко, словно из чужого тела, выдернул его и осмотрел рану. Ничего страшного. Больше морального урона.

Фокин покачал головой и задумчиво выговорил себе под нос совершенно безотносительно к этой досадной и весьма нелепой травме:

– Кажется, я начинаю догадываться, почему мне показались знакомыми манеры и голос моего дражайшего работодателя... только не дай бог, чтобы я оказался прав. Но пора сваливать отсюда. – Он взглянул на часы и отметил, что с момента, когда две пули прошили крышу рябининского «Линкольна», прошло уже две минуты.

Слишком много...

Он приблизился к неподвижному телу своего несостоявшегося убийцы и перевернул его на спину.

Перед ним было застывшее в предсмертной гримасе изумления и боли лицо молодого мужчины лет тридцати пяти.

– Черррт!.. Так я и знал, что это будет кто-то из них, – пробормотал Афанасий. – Вот сволочь! Ну ничего... несмотря на свое плачевное состояние, он мне поможет.

«Что-то я стал много говорить вслух, – неожиданно отметил Афанасий. – Это явный признак душевного дискомфорта или даже нездоровья. Точно такие же симптомы у Володьки Свиридова, который явно не всегда отдает отчет в своих действиях и особенно словах».

Подхватив труп под руки, Фокин втащил его в квартиру и бесшумно закрыл за собой дверь.

Глава 5

Двери ночного клуба распахнулись, и появился бледный и задыхающийся Коваленко – в кои-то веки респектабельный руководитель нефтяного концерна был вынужден передвигаться собственным ходом, да еще на такой впечатляющей скорости.

Рядом с ним, прикрывая собой босса, мчался Чечеткин с пистолетом в руке, а вслед за шефом секьюрити – еще несколько телохранителей.

– Где?.. – скороговоркой спросил Коваленко.

И тут же увидел лежащего на земле Рябинина. По асфальту с угрожающей быстротой расплывалось кровавое пятно, и все вокруг было в алых брызгах и разводах – вторая пуля угодила Зиновию Евгеньевичу в шею и, по всей видимости, перебила сонную артерию. Поэтому было так много крови.

– Стреляли скорее всего вон с той девятиэтажки, – проговорил бледный как смерть рябининский телохранитель, которого тоже зацепило – наверно, той самой пулей, что прошила его хозяину мозг. – Ребята уже пошли туда... оцепят... может, не уйдет.

– Стреляли с девятого этажа второго подъезда, – уверенно произнес подошедший вместе с Аней Свиридов.

Коваленко поднял на него пронизывающий и вместе с тем какой-то загнанный взгляд.

– А ты откуда знаешь? – с трудом переведя дыхание, быстро спросил он.

– Я видел.

– Как это – видел? Ты что, знал, что будут стрелять?

– Догадывался. Интуитивно...

Сергей Всеволодович оцепенело уставился на Владимира, а потом схватил его за руку и резко рванул на себя.

– Так иди и интуитивно поймай этого ублюдка! – процедил он сквозь сжатые зубы. – Иди... возьми его, притащи сюда живым или мертвым – и можешь просить у меня все, что хочешь! Чечеткин и вы трое – марш с ним!

Владимир перевел взгляд на Аню, и та слабо кивнула: иди. Свиридов посмотрел на часы: с момента выстрелов прошло только полторы минуты.

Как долго истекали эти девяносто секунд.

Владимир сорвался с места и со скоростью, которой позавидовал бы иной спринтер, побежал через дорогу.

Коваленко смотрел вслед ему и четырем сопровождающим его работникам службы безопасности до тех пор, пока они не исчезли во мраке, непроницаемой пеленой окутывающем растущие у самой девятиэтажки высокие раскидистые вязы.

– Если они не найдут человека, который это сделал, моя песенка спета, – проговорил вице-президент «Сибирь-Трансойла». – По крайней мере, о Думе и о расширении торговых связей можно будет забыть.

Аня подошла к нему и нерешительно обняла его за плечи. Но этот жест уже через секунду отчего-то показался ей неестественным, вымученным и даже позорным, и она, опустив руки, спряталась за широкую спину одного из телохранителей.