Дикий Порт - Серегин Олег. Страница 27

Анастис подавляет желание врезать локтем в брюхо нависшему за ее спиной бугаю, и одновременно в великом изумлении опознает голос.

– Шеверинский?!

– Ну, – грустно говорит Шеверинский, пока Чигракова новыми глазами смотрит на «ангела».

– Димка! – смех и разочарование, – я тебя не узнала. Богатым будешь. Ну вы даете, люди. Мир тесен, а? Надо же было во всей галактике…

И вдруг она понимает, что Васильев не слышит ее неловких шуток.

Он ее даже не видит.

– Я же тебе сказал, он упыханный, – вздыхает Шеверинский и берет ее под локоть. – Пойдем, поговорим, что ли…

Анастасия послушно идет.

– Вот сижу тут, – Шеверинский обводит рукой столик, угол с какой-то невнятной вазой, край барной стойки. Танцпол отсюда далеко, но хорошо виден. – Остохренело знаешь как? Даже поговорить не с кем.

– Как не с кем? – изумляется Анастис, садясь. – Вы же с Димкой так дружили всегда…

– Эта мразь жрет водку, курит акару и устраивает фейерверки, – почти без гнева сообщает Шеверинский. – У него сердце не пашет, а он акару курит. Он себя загнать хочет.

Разрываясь между вопросами «а что с ним?» и «а вы двое куда смотрите?!», Анастасия чувствует, что большего изумления в нее просто не вместится. Она со школы помнит Димочку, тонкого-звонкого, умного и делового, самоуверенного, избалованного вниманием, вечно в компании амбала Шеверинского и серой мышки Ленки. На самом деле мозговым центром у этих троих всегда работал Шеверинский, при взгляде на которого не скажешь, что у него вообще есть какие-то мозги, но Васильев делал команде лицо, и лицо это было – спасайтесь, девушки.

– А где же ваша Ленка? – наконец, спрашивает Анастис.

– В отпуске.

– Как в отпуске? Вы здесь, а она в отпуске?!

– Ее Алентипална отпустила, – тихо говорит Шеверинский. – Она замуж выходит.

И все становится ясно.

– За Полетаева? – только уточняет Анастис.

– За него. Димыч совсем с катушек… того. Вот говорят, между прочим, что в хорошей тройке обязательно будет один придурок, так смотри, вон он, сволочь…

– Кто говорит?

– Алентипална.

– А у них троих кто придурок? Или они исключение?

– Борода у них придурок.

– С ума сошел! – таращит глаза Чигракова.

– А что? Он просто очень умный. Просто нечеловечески умный мужик. А так, когда они моложе были, Батя ему каждую неделю рыло чистил… – уныло пожимает плечами Шеверинский. – Да и хрен с ними! Они счастливые люди…

Следующие полчаса Анастасия сидит и слушает Шеверинского. Потому что тому очень нужно, чтобы его выслушали. Потому что большому страшному человеку тяжело. Он горюет. Он жалуется на того, кто ему ближе брата, дороже друга, с кем ничего, ну ничегошеньки нельзя поделать – на рёхнутого Синего Птица.

– Так уведи его отсюда! – наконец, конструктивно предлагает Чигракова. – Запри, на цепь посади! Ты что, не можешь?

– Что я с ним сделаю?! – Шеверинский подскакивает на месте. – У тебя что, корректора никогда не было? Иди, подойди к нему, увидишь, что будет… Думаешь, чего я тут сижу? – с внезапной тоской спрашивает он. – Думаешь, я слежу, чтоб его никто не обидел? Я слежу, чтоб он никого не обидел! Я раньше не сидел. Не люблю я такие места. Один только раз пришел посмотреть, где это он ошивается. Смотрю, а он убивает…

– То есть как убивает?!

– Легко… Ты посмотри на него! – внезапно срывается Шеверинский. – На что он похож! Вихляется тут, обкуренный, расстегнутый весь… К нему мужики клеятся! Бабы так прямо на танцполе готовы дать. А это парень, который любит единственную девчонку на свете. И до смерти будет ее любить…

– Как убивает, Север? – очень тихо спрашивает Анастис, и кодовое имя заставляет Шеверинского вздрогнуть и понуриться.

– Он женщин ласково отодвигает, – отвечает гигант, выстукивая что-то пальцами на столешнице. – Ну, мигрень у нее сделается, зуб заболит. А мужиков он убивал. Раньше. А чем они виноваты? На нем же большими буквами написано: «Трахни меня»… Так вот, я пришел первый раз, вижу, Димыч с каким-то парнем танцует. Думаю: елы-палы, неужели гей? Ну, с виду может, и похож, но он же так девок всегда любил. И Ленка, опять же… Я ж не понимал тогда, что он вообще ничего не видит. Ну вот.

Шеверинский бросает короткий взгляд туда, где медитативно покачивается закрывший глаза Синий Птиц. «Бедный Север», – думает Анастис.

– Вот, – косноязычно повторяет умнейший Север. – Тот его и поил, и акарой угощал. Потом целовать полез. А Димыч очнулся слегка, видимо, и давай свое.

– Что – свое?

– Я Синий Птиц, – размеренно, глядя в сторону, выговаривает Шеверинский, и мороз подирает по коже. – Приношу Счастье…

И замолкает.

– И чего?

– Тот чего-то залопотал в ответ… и вдруг его рвать начало. Аж скрутило. Димыч встал себе и пошел в сортир брюки отчищать, а у того судороги. Пока сообразили, пока кто-то чего-то делать начал… в общем, помер мужик. Захлебнулся. Насмерть.

– Ни хрена себе… И сколько он так?

– Я его поймал, по морде дал, говорю – ты скольким уже смерть спел, падла? Молчи-ит… – Шеверинский ложится грудью на стол и утыкается лицом в скрещенные руки. Чигракова сидит и смотрит на него, чувствуя себя выбитой из колеи.

– К Бороде его надо, – в сердцах говорит она. – На кушеточку. Пусть полечит. Зря, что ли, великий душевед?

– А он только что от Бороды, – безнадежно бросает Шеверинский. – Нас поэтому и послали сюда, без Ленки… Борода сказал, он нормальный. Просто ему очень плохо.

Анастис сутулится и смотрит в сторону Васильева. Почти со страхом.

У Начальника Порта есть небольшая, дорогостоящая, вполне достойная человека его положения слабость. Он интересуется яхтенным спортом. Разумеется, не водным, это слишком сложно и далеко от его основной деятельности.

Малые суда стали страстью Рихарда еще во времена корсарства, когда интерес был во многом утилитарным. Он следит за новинками, хотя меняет яхты нечасто. Со времен «Элизы», последнего заатмосферника и последнего корабля, который участвовал в настоящем деле, сменилось четыре корабля. Рихард дает им женские имена и помнит все. «Кримхильда», «Лотта», «Ева», и вот – «Ирмгард».