Увези нас, Пегас! - Сергиенко Константин Константинович. Страница 42

Мистер Кролик отпустил брюшко и ходит теперь не иначе как в цилиндре. Он нажил целую плантацию и повесил над ней полосатый звездный флаг.

– Я всегда был противником рабства, – говорит мистер Кролик.

– А помните вы Смоляного Малыша, мистер Кролик? – спрашиваю я.

– Это кто же? – говорит мистер Кролик и закуривает сигару.

– Да тот, кого вы с мистером Лисом вместо себя хозяину Тутовому Лбу подсунули, а потом он его застрелил?

– Ну-ну, – говорит мистер Кролик. – Это еще неизвестно, кто кого подсунул. Сдается, это вы с вашим приятелем виноваты.

– Вы-то всегда отвертитесь, мистер Кролик, – говорю я.

– Тем и живы, – отвечает он.

– Разбойник, – говорит ему мистер Лис. – Когда только я с тобой разделаюсь? Похоже, просто сверну тебе шею.

– Ну-ну, – говорит мистер Кролик. – Сейчас это не так просто. Вы не у себя на Юге, мистер Лис. Обратитесь лучше к моему адвокату…

Кривой Початок и Чихни-Понюхай реже заходят. Повзрослели, конечно, но мало изменились. Все бедокурят. Там украдут, там разобьют, там освищут. Я все их увещеваю.

– Так скучно ведь, – объясняет Кривой Початок. – Небоскреб, что ли, поджечь?

– Он не горит, – говорю я.

– А вот и посмотрим. Тащи солому!

Пробовали поджечь. Но говорил же им, не горит. Во всяком случае, от пучка соломы. Только и всего, что посадили их в кутузку и штраф назначили с каждого по тысяче долларов. А где их взять? Нет у них ничего. Требовали уплаты с меня. Но нет у меня двух тысяч долларов. Да и почему я должен платить за парней?

– Потому что, – отвечают мне, – потому что, мистер такой-то такой-то, это ваши ребята. Никто, кроме вас, их не знает. Так что платите.

Пробовал занять у мистера Филина. Тот один глаз открыл и сказал:

– Где это видано, где это слыхано? Я еще раз объяснил, что прошу взаймы две тысячи долларов.

Он второй глаз открыл и говорит:

– Просто невиданно и неслыханно.

Боже ты мой! И у мистера Козодоя просил, и у мистера Дятла, и у братца Опоссума, и у братца Быка. Фырчат, отговариваются. Тоже мне друзья.

А кончилось тем, что посадили нас всех в кутузку вместе с Кривым Початком и Чихни-Понюхай. Потом на суд повели, зачитали приговор. Так и так, целый обнаружен звериный заговор против мистера Небоскреба. Кривой Початок и Чихни-Понюхай только исполнители. Всех приговорить!

Всех и приговорили. К разному там, я уж не помню. Мне, во всяком случае, больше всех досталось. Ох, нелегко жить теперь, нелегко…

Мистер Козодой на все это глазами сверкнул да как гаркнет:

– Кувык-тррр!

Понимай, как хочешь…

Наведался я в Черную Розу, побывал в Гедеоне. Но много лет прошло, очень много. Что осталось от Гедеона? А почти ничего не осталось.

Когда Север воевал с Югом, городу сильно досталось. То ли припомнили северяне гедеонский конвент, то ли военная была необходимость, но били по Гедеону из пушек и весь развалили, сожгли.

Что ж, рабство ведь запретили. Чем Гедеону жить? Так и не оправился после войны. Мало-помалу разъехались последние жители. Город остался в развалинах, буйная зелень выбралась на улицы и скрасила запустение.

Долго бродил я по мертвому городу. Все вспоминал. Вот здесь стоял Капитолий. По этому большому квадрату земли, заваленному битым кирпичом и заросшему низким говорили, говорили друг другу…

Вот станция. Ржавые рельсы. Еще сохранились остовы складов, но вокзала под черепичной крышей уже нет. Что ж, почти полвека прошло.

Мало что осталось в Гедеоне, но дом Бланшаров еще стоял. Вернее, часть дома. Его фасад, выходящий в сад сплошной галереей. Я бродил по его комнатам без потолков. Я угадал оранжевую гостиную, я посидел на галерее в потемневшем соломенном кресле.

Где обитатели «Аркольского дуба»? Я ничего не знал о них. Только однажды прочел случайно в парижской газете, что виконтесса де Орвильи изъявила желание рассказать читателям о жизни своего славного деда, героя французских войн генерала Сижисмона Бланшара. О, она стала уже виконтессой, моя Мари.

Я вышел в сад и долго стоял в прохладной тени столетних дубов. Они могучи, эти создания природы. Они все знают. Они видели нас молодых. На этом дубе я спал так много лет назад, у этого я слышал разговор Морриса с Хетти. Мне кажется, я и сейчас слышу его.

– Хочешь, я все время буду носить тебя на руках? – шепчет он.

– Нет, нет, Моррис, я боюсь.

– Какая у тебя рука холодная.

– А у тебя сердце бьется. Я слышу, как оно бьется.

– Пускай бьется. Не вырывай руку.

– Моррис, зачем…

– Дай мне руку. Дай. Какая холодная. Хочешь, я все время буду держать твою руку и она не будет холодная?

– Хочу, Моррис. Я бы так любила тебя, Моррис.

– И я, и я, Хетти. Только бы вместе быть.

– Мы всегда будем вместе, Моррис?

– Всегда, всегда, Хетти. Она уже теплая, твоя рука.

– Ох, Моррис, как хорошо…

Они шепчутся, не обращая на меня никакого внимания. Я подхожу и смотрю на них. И слезы текут по моему лицу. Я срываю какой-то цветок и вытираю слезы цветком. На лице моем остается блаженный аромат прошлых дней.

Потом я снова иду на станцию. Я смотрю на рельсы и стараюсь вообразить на них колеса нашего паровоза. Вот он летит, вовсю работая медными штоками, украшая себя клубами дыма, фонтаном пара, и все мы, счастливые, молодые, выглядываем из его готических окон, обрамленных сверкающей медью.

О, Пегас! Где же ты, славный скакун? Закидываю голову и смотрю в небо. Я жду тебя, жду всю жизнь. Увези нас, Пегас…

Дома при свете лампы я читаю книги. Есть у меня небольшой том «Народные баллады американского Юга». Я часто раскрываю его на разделе «Рельсовые баллады». Здесь я нахожу страницу, заложенную сухим листочком из сада Бланшаров, и все читаю, читаю. Почитайте и вы.

ХЕТТИ И МОРРИС

Жили-были на белом свете
мальчик Моррис и девочка Хетти.
Ох, как друг друга любили,
только недолго они прожили.
Пожили, значит, немножко.
Она была хромоножка,
а Моррис, другое дело,
был машинистом смелым.
Его паровоз назывался «Пегас»,
на пиках давал по семьдесят в час,
на шесть голосов у него гудок,
такой бы и мне голосок.
Однажды Моррис, придумал тоже,
решил спасти чернокожих,
он всех посадил на свой паровоз
и в день распродажи увез.
А Хетти? Хетти, конечно, с ним,
зачем расставаться им?
Они так друг друга любили,
что поровну все делили.
Но следом помчался «Страшила»,
не паровоз, громила,
черный как дьявол и злой,
дым из него метлой.
Мчатся они по просторам,
дорога уходит в горы,
но кончился, кончился путь,
некуда больше свернуть.
И Моррис сказал: «Бегите, ребята,
я вас спасу, поверну обратно».
А Хетти? Хетти, конечно, с ним,
зачем расставаться им?
И дернул он реверс правой рукой,
а Хетти обнял левой рукой,
помчался навстречу «Страшиле»,
навстречу своей могиле.
Ох, как он Хетти к себе прижал,
«Люблю тебя, Хетти», – сказал.
«И я тебя, Моррис, – сказала она,
и буду тебе до смерти верна».
И тут раздается – трах-тарарах!
Все рассыпается в прах.
Два паровоза всмятку,
такие дела, ребятки.
Эту историю мне рассказал
Филин, который все знал.
Мистеру Филину тысяча лет,
вам от него привет.