Дублерша для жены - Серова Марина Сергеевна. Страница 4

– Ничего не знаю, – сказала я и повторила по слогам: – Ни-че-го не зна-ю. Если ты так хорошо знакома с этим Бжезинским, то должна сама знать, сколько лет его дочери.

Тетушка тяжело вздохнула и произнесла:

– Да дело в том, что это могла быть и моя дочь.

– Что, прости? – резко повернулась к ней я.

– Я ведь два года встречалась с Борисом Оттобаль... с Борисом. Он меня лет на пять старше.

– Значит, сейчас ему лет шестьдесят.

– Да. Он тогда меня даже с родителями своими познакомил. Представляешь, я – простая студентка, живу в институтской общаге, а Борис приглашает меня к себе в гости. Его отец, Оттобальд Бжезинский, – генерал КГБ, руководил местными чекистами. Мать – холеная такая, лощеная, не работала. А по тем временам в домохозяйках могли себе позволить сидеть лишь жены крупных военных, от полковника начиная, и крупной партноменклатуры. Представляешь? Твой отец, мой брат Максим, тогда в лейтенантах ходил, а мой друг – сын генерала КГБ. Помню, пришла я к ним домой, они в центре, на Бахметьевской, в четырехкомнатной квартире жили, а там – ох! Белая кожаная мебель, стенка югославская, посуда чешская, техника... В общем, все! Я просто онемела. А великосветские манеры мамаши Бориса меня просто убили. Для нее положить вилку не по ту сторону тарелки было как уголовное преступление. А я с перепугу вилку от ложки отличить не могла и нож в левую руку взяла... Она потом сказала Борису: дескать, милая девушка Мила, но нам не пара. Она так и говорила: нам. Ну а что я хотела? Все равно не допустили бы. Борис, правда, гордый был, говорит: «Все равно по-своему сделаю, буду жить с ней в коммуналке, а вас не послушаю». Да гордость гордостью, а балованный он с рождения был, балованный, капризный, ничего делать толком не умел, да и зачем ему было самому что-то делать? Над ним с пеленок мамушки-нянюшки носились. Так что, даже если бы с ним поженились, ничего бы не вышло.

– Понятно, – кивнула я, – мезальянс. Да ладно тебе, тетушка, что было, то прошло. У них, у этой знати, замкнутое общество, чужих туда не пускают.

– Это точно, – отозвалась она, – да я и не жалею. Поздно жалеть. Ладно. Пойдем лучше завтракать. Я блинчиков с мясом понаделала. Идем, Женя.

Но аппетитных блинчиков с мясом, до приготовления которых тетушка большая мастерица, я отведать не успела. Только мы уселись за стол, как зазвонил телефон. Тетя, как всегда, сама взяла трубку. Дело в том, что я никак не сподоблюсь приобрести аппарат с определителем номера, поскольку говорить хочу далеко не со всеми, кто звонит. Вот тетя Мила и выступает в роли живого определителя номера и плюс автоответчика.

– Да, слушаю, – услышала я теткины слова. – Квартира Охотниковых, вы не ошиблись. Евгению Максимовну? А кто ее спрашивает?

Я усмехнулась: въедливая тетушка никого не допускает до моей персоны, не разведав все от и до. Кстати, для особо заветных друзей у меня имеется сотовый, чтобы миновать цензуру в лице любезной Людмилы Прокофьевны.

В этот момент из прихожей, где она говорила по телефону, раздались грохот, звон разбитого стекла... Привыкшая мгновенно реагировать на авральные ситуации, я вскочила из-за стола и ринулась на шум.

Что за чепуха? Уж не ворвался ли к нам пьяный сантехник дядя Гриша из соседнего подъезда, который постоянно принимает нашу квартиру за свою. Однажды он даже взял ключи у тети Милы и собрался сделать с них копию. Тетушку он, понятное дело, принял за свою жену, а она была так растеряна его мамаевым наскоком, что ключи отдала. Пришлось мне идти к нему и разбираться, отбирать ключи, хотя дядя Гриша сам толком не помнил, сколько дубликатов сделал...

Нет. Зря я грешила на сантехника дядю Гришу.

Посреди прихожей стояла только растерянная тетушка. В одной руке она держала телефонную трубку, во второй – башмак, при посредстве которого она, видимо, и повалила полочку для обуви. На полу валялся разбитый телефонный аппарат.

– Тебя, – ошеломленно выговорила тетя Мила.

Я взяла у нее трубку и приложила к уху. В трубке стояла глухая тишина. По всей видимости, аппарат раскололся так основательно, что связь прервалась.

Я вырвала провод из телефонной розетки и бросила испорченный телефон в мусорное ведро.

– Что случилось-то? – спросила я у по-прежнему остолбенелой родственницы. – Кто меня спрашивал?

Она открыла было рот, но тут зазвонил другой аппарат, располагавшийся в зале. Не дожидаясь, пока тетушка выйдет из столбняка, я сняла трубку:

– Да!

– Доброе утро, Евгения Максимовна, – пророкотал в трубке бархатный баритон со смутно знакомыми нотками. – Побеспокоил? Соединение как-то странно оборвалось.

– Да нет, ничего. А кто это говорит?

– Говорит Леонард. Если более конкретно – Леонард Леонтьевич Эллер. Мы познакомились вчера в клубе. Вы помните?

Ах, вот оно что! Теперь понятно, почему тетушка учинила невольный разгром в прихожке. Наверное, когда она услышала имя звонившего в ответ на свой строгий допрос, то непроизвольно схватилась за первую попавшуюся под руку вещь, а ею оказался ботинок, заправленный в среднюю полку обувной стойки.

– Да, я помню, – произнесла я. – Было приятно познакомиться.

– Мне тем более, – рассыпался в любезностях мой собеседник, – все-таки не оскудевает моя малая родина красотой и талантами. Евгения Максимовна, я вот по какому поводу звоню. Нам необходимо увидеться.

– А зачем?

Он кашлянул. Наверное, мэтру нечасто приходилось слышать такое в ответ на свое предложение. Чтобы кто-то выражал сомнение в необходимости встречи с ним, самим Эллером... Ну что вы, разве такое возможно!

– Понимаю, Евгения Максимовна, вы могли подумать, что я напрашиваюсь на легкий флирт. Хотя человеку моей профессии такое вполне простительно, вы не находите? Но я хотел поговорить с вами о серьезном деле. Никаких амуров. Уверяю вас, это самая деловая встреча, о какой я когда-либо просил женщину.

– Конечно, Леонард Леонтьевич, – ответила я. – А когда и где вам удобно?

– Мне удобно там и тогда, когда это удобно вам.

В чем, в чем, а в галантности ему не откажешь. Вчера, находясь в подпитии, он вообще произносил столь витиеватые комплименты, что к концу фразы забывалось, с какого восхваления он, собственно, начал.

– Хорошо, тогда давайте разделимся в определении места и времени, – с улыбкой предложила я. – Я скажу – во сколько, а вы скажете – где.

– Это было бы прекрасно, – отозвался он. – Ну так что же, я жду.

– Давайте часов в восемь, если у вас на это время не приходится каких-либо неотложных дел.

– Неотложных дел не бывает. Восемь вечера? Принято. Я буду ждать вас в это время в ресторане «Львиная грива». Правда, меня усиленно сватали в «Дикий Запад», но я, право, не люблю американскую кухню. Если вообще допустить, что такое понятие, как «американская кухня», имеет право на существование. По мне, это словосочетание звучит так же нелепо, как, скажем, «зулусская архитектура» или «японские березки». Нечто эфемерное, надуманное, не существующее в действительности, но способное быть преподнесенным за деньги. Я не сильно утомляю вас своими рассуждениями?

– Да нет, что вы.

– Кстати, вот интересно: только в русском языке есть словосочетание «да нет». Помню, однажды меня буквально допрашивал немецкий дипломат, как все же понимать это наше «да нет». Как «да»? Или все-таки как «нет»? И я так и не смог ему объяснить, все списал на загадку русской души. Хотя сам я наполовину немец. Поволжский, разумеется. До свидания.

– До свидания, – несколько потерянно ответила я, завороженная потоком красноречия своего собеседника.

Я вышла из гостиной, и меня встретила тетушка, уже успевшая избавиться от башмака в руке.

– Это в самом деле был Эллер?

– В самом деле.

– Ты оставила ему наш телефон, да?

– В том-то все и дело, что телефон я ему не давала, – удивленно протянула я.

– А что он звонил?

– Пригласил меня в ресторан.

Тетушка замерла. Потом медленно склонила голову к плечу и выговорила: