Прогулка по лезвию - Серова Марина Сергеевна. Страница 3

Водка называлась незатейливо – «Гоша». «Гоша» не вызвал у меня отрицательных эмоций. Точно так же, как и ранее осмотренные «Василий Иванович, Петька и Анка», «Генерал Суворов» и «Барская», эта водка была сделана, на мой взгляд, безупречно.

Больше покупать водку я не собиралась. Отдав продавщице бутылку, попросила показать мне еще одну.

– Слушайте, ну что ж так долго? – с раздражением высказался объект недавнего моего наблюдения в тот самый момент, когда я изучала вторую по счету бутылку.

Оглянувшись, я поймала взгляд больного человека. Его глаза, несмотря на уже выпитое, оставались холодными, как лед. Отдав бутылку обратно, я поспешила выйти на улицу.

Пакет с приобретенной «Барской» ударил по ноге, и это заставило меня остановиться. Посмотрев на магазин, от которого я успела отойти на несколько десятков метров, я решила, что не провела всю работу в данном месте до конца.

Он вышел на улицу, поднял воротничок и, засунув руки в карманы, засеменил прочь от места, где совсем недавно утолял жажду. Я поспешила следом и вскоре окликнула его:

– Эй!

Человечек в сером пальто повернулся, его голубые глаза продолжали оставаться холодными. Руки он из пальто не вынимал. Не люблю, когда человек во время разговора держит руки в карманах. Ну да ладно, сейчас необходимо как-то наладить отношения и побеседовать с этим хроническим любителем выпить.

– Тебе чего?

Я подошла к нему и, открыв пакет, продемонстрировала покупку, сделанную в «Русском Поле». Он долго смотрел на бутылку, затем поднял глаза, и я увидела в них блеск. Это придало мне надежду на то, что у нас состоится весьма полезный разговор.

– Ты что, продаешь, что ли? – не понял он.

– Нет, – покачала я головой, – я это вам дарю.

Он с недоверием посмотрел на меня, шмыгнул носом, оглянулся по сторонам. Наступил вечер, и начало подмораживать, причем крепко. Поежившись, он предложил зайти в подъезд.

«В подъезд, так в подъезд», – подумала я, поминая недобрым словом Грома, который заставил меня заниматься какой-то ерундой.

Мы поднялись на второй этаж, где он поспешил положить замерзшие руки на батарею. Затем порывшись в карманах пальто, он извлек на свет помятый, треснувший, некогда белый пластиковый стаканчик. Поставив его дрожащей рукой на подоконник, он потер небритые скулы и, глядя как голодная дворняжка на колбасника, попросил:

– Налей, а?

Я передала ему пакет вместе с бутылкой, не желая ее распечатывать. Если хочет выпить, и сам пробку открутит. Я молча стояла, наблюдала за тем, как бесцветная жидкость булькает в стакан. Он умудрился налить ровно до трещинки, после чего взял стаканчик двумя руками и поднес ко рту.

– Ну, девушка, за твое здоровье, – сказал он и отправил внутрь огненную воду. Поморщившись и занюхав рукавом, он посмотрел на меня, потом снова взглянул на бутылку.

Похоже, этот человек мог пить бесконечно. Опасаясь, что его язык скоро уже будет не в состоянии произнести хоть одно слово вразумительно, я взяла бутылку с подоконника и переставила ее от мужичка подальше, себе за спину.

Вдруг он покраснел, схватился за горло руками и стал тяжело хватать ртом воздух и медленно оседать на пол. Я перепугалась и бросилась к нему. В этот момент он перестал сжимать руками горло и неожиданно для меня выпрямился, как ни в чем не бывало.

– Перепугалась, милая? – спросил он.

Я отступила от него на шаг. Дяденька простым трюком вогнал меня в детское смущение.

– Дай, я еще выпью, а? – Его даже не интересовало, кто я такая и почему я ему за просто так отдала целую бутылку водки.

– Подожди, у меня к тебе есть вопрос.

– Ты что, из ментовки?

– Нет. Почему я должна быть из ментовки?

Он снова засунул руки в карманы, поежился, хотя в подъезде было намного теплее, нежели на улице.

– А мне, кроме ментов, вопросы уже давно никто не задает.

– Скажи мне, – строго начала я, – дохнет ли по жизни ваш брат алкоголик?

– Дохнет, – утвердительно ответил он, кивая при этом головой и втягивая с шумом воздух через нос. – Извините, насморк замучил.

Культурный малый.

– А от чего дохнут-то?

– А сигареточки не будет?

Сигареточки у меня не было. Я уже было испугалась, что он и разговаривать со мной не станет, если я не дам ему сигаретку. Но мои страхи оказались напрасными.

– Вот добрая женщина нашлась, можно сказать, с улицы меня подобрала, в подъезд пригласила, питьем угостила. Завтра корешам расскажу – не поверят, просто чудо какое-то. Сколько там еще до Нового года?

– Три недели, – сообщила я.

– О! – он поднял вверх указательный палец, – три недели, а снегурочка уже здесь.

Похоже, моего собеседника потихоньку начало разбирать, потому как он перестал мерзнуть, и глаза его наполнялись теплотой и тоской. Опустившись на каменные ступеньки, он обхватил согнутые ноги руками, положил подбородок на колени и жалостливо посмотрел на меня.

– Дохнем мы, снегурочка, один за другим. И никому до нас дела нет.

– Отчего дохнете-то? – спросила я, усаживаясь на ту же каменную ступеньку рядышком.

– Ну как от чего? – неожиданно он снял шапку и стал яростно чесаться, после чего я поспешила подняться и отойти от него подальше. Похоже, дядю доставали вши.

– От водки, все от водки.

– А что пьете?

Он посмотрел сквозь меня в бесконечность, затем вернулся к действительности и пожал плечами.

– Недавно появилась родимая, «Третий Рим» называется. Как одеколон. А какой раньше продавали одеколон, это же сказка! Сейчас такого уже не делают. Все норовят подмешать какую-нибудь гадость, которая блевоту вызывает. А кому блевать-то хочется? Приходится тратиться или на «Третий Рим» за двадцать два восемьдесят за пол-литру, или же на «Гошу» за двадцать три шестьдесят. Вот и перебиваемся: с «Третьего Рима» на «Гошу» и обратно.

– И сколько же надо тебе... Кстати, как звать-то?

– Николай Фомич, – представился мой собеседник.

– А я Юля.

– Ю-ю-юля, – протянул он, при этом его лицо расплылось в улыбке.

– Так сколько, Николай Фомич, тебе надо «Третьего Рима», чтобы накрыло?

Сама я не сомневалась в том, что сейчас будет названа доза, которой достаточно для того, чтобы свалить с ног не только человека, но и слона. Похоже, мой вопрос застал его врасплох, и он, сидя на ступеньках подъезда, поднял голову вверх к потолку, украшенному многочисленными закопченными пятнами от сгоревших спичек.

– Ну, Юленька, я на этот вопрос не могу ответить вот уже несколько лет. Денег не хватает. Несчастный я человек. Забывался, было такое, но вот чтобы... А, – махнул он рукой, – нет в жизни счастья.

Тем не менее я не отступала от начатой темы.

– А ваши? У вас кто-то из знакомых умер?

– Да, – согласился он, – и не один. Раньше приходили в «Родник», а теперь вот...

Он цыкнул сквозь зубы и плевок упал на грязный пол.

– Были мужички. Санек одноглазый, да Вовчик. Были, а теперь нету. Выпили – и на тот свет.

– Вы пили вместе с ними?

– Чтоб я с ними? Да нет, они все жмотами были всю жизнь, мать их... Чтоб я с ними... У меня и на себя-то не хватало.

Похоже, жмотом был как раз Николай Фомич, но это сейчас было не самое главное.

– И по скольку же они, по-вашему, выпили перед тем, как умереть?

– Копыта, копыта отбросить, – поправил он меня. – Для того, чтобы одноглазый Санек отбросил копыта, – при этом он снова многозначительно поднял грязный указательный палец вверх, – ему надо было столько спирту, сколько за день продает самый крупный магазин в Москве. О!

– Так, может быть, он умер-то не от некачественной водки, а от того, что пил много?

– Одноглазому Саньку было тридцать лет, и он был здоровенный алкаш. Не надо говорить ерунды. Вовчик – тот да, тот бы сдох, его от сигареты тошнило, от запаха водки мутило. Но для того, чтобы считать себя настоящим мужиком, он подвергал себя истязаниям каждый день. Наш был человек. Так вот, о чем я? Одноглазый с Вовчиком окочурились, сидя у одноглазого дома и выпивая благородного «Гошу», хотя могли купить и «Третий Рим». Между прочим, шиковали, потому как на восемьдесят копеечек купили себе водку подороже. Хотели, видать, что-то отметить.