Женитьба по-балтийски - Азольский Анатолий. Страница 11

Четырнадцать месяцев еще до выпуска (так тогда думалось), неизвестно еще, как сложится судьба, служба, и в страхе перед жизнью они, третьекурсники, торопились обогнать время, загадывая вперед, как эти девятиклассницы, наперегонки бежавшие во взрослость, оставаясь еще детьми. Ничегошеньки не понимали в том, что происходит с ними, и если испытывали наслаждение, так от гордости, что только они нужны сейчас молодым офицерам, только они; во всем Выбор-ге — столько девушек и женщин, среди них и такие, что много красивее их, но не с этими девушками и женщинами сейчас офицеры — с ними. И не раз наступал у моряков миг, когда они ни за что, ни на каких других женщин не променяли бы их, ногами отпихнули бы первых красавиц мира, вздумай они прервать прощальный луч. Врала аспирантка: люди не звери с «ритуализированным» поведением.

На этом валуне Володя Алныкин вдруг представил себе невероятное: он и таллинская школьница с двумя удвоенными согласными в имени подходят к валуну, держась за руки. Было от чего сплюнуть и выругать себя за разнузданное воображение, парящее над буднями флота, над ограждающими и предупреждающими знаками. Настроение испортилось, когда вспомнил, глянув на руки, что они, привыкшие хватать студенток за все кругленькое спереди и сзади, задержались на эстоночке в кафе, когда помогал ей снимать ученический передник.

На кронштадтском рейде определили девиацию магнитного компаса, командир сходил в штаб крепости и выбил помощнику пропуск в Ленинград на двое суток, чтоб тот лично убедился — люди ходят по Невскому. Матросы, уволенные на берег, возвращались почему-то трезвыми, на приборки и построения выбегали радостно, всех приятно возбуждала близость Ленинграда и страшило скорое возвращение в Порккала-Удд, в клетку, под замок. Казались невероятными и тем не менее легко осуществимыми простейшие желания — хоть денек побывать среди нормальных людей, озабоченных очередями в магазинах, зарплатой, детьми, мусором во дворах. От Кронштадта до Невы — рукой подать, умелые офицеры исхитрялись, ничуть не нарушая устава, удирать в Ленинград из Усть-Луги, куда заходили тральщики бригады охраны водного района, а уж прокатиться на электричке из Ломоносова в колыбель революции сам бог велел.

Когда вошли в родную бухту, за кормой будто лязг раздался. Дверь клетки захлопнулась. Пришвартовались и услышали свеженькую новость. Вчера нажрался механик, у военторговского ларька палил в воздух из пистолета и орал: «Я молодой! Я красивый! Я кончал Училище имени Дзержинского! Я хочу совокупляться!» Недотепу скрутили и до утра заперли в карцере. Финские пограничники задержали девочку Машу, которая рассорилась с родителями и двинулась в Киев к дедушке. Отца Маши вызывают на парткомиссию, советских пограничников потащат куда-то выше — все-таки первый случай пересечения сухопутной границы. А что морская с дырами — в этом мог убедиться Алныкин, получив письмо от эстонской школьницы.

Принес его командир тральщика, тот самый старший лейтенант, рассказавший Алныкину о происшествии на улице Пикк и выигранном пари у ресторана «Глория». Уже неделю ходила по пирсам жена некого офицера, на всех кораблях искала какого-то «Володю без шапки», чтоб передать ему письмо. Оно и было перехвачено командиром тральщика, как только он глянул на конверт. На нем стрельчатыми буквами было выведено: «Тому Володе, который на улице Пикк забыл шапку». И ни единого почтового реквизита. Разумеется, и без штампа «Проверено военной цензурой». Попасть в Порккала-Удд могло оно только через постоянную щель в военно-морской границе, этим досадным промахом погранслужбы воспользовалась отправительница письма, передав его на Минной гавани какой-то офицерской жене, а они частенько совершали вояжи в Таллин и обратно. Вручивший письмо старший лейтенант назидательно посоветовал Алныкину быть осторожнее в связях с женщинами.

Шапка у меня — сообщала эстонка и обещала хранить головной убор. Она ждет его, Володю, и, конечно, помнит все им сказанное. И пусть он напишет ей до востребования на главный почтамт или на квартиру лучшей подруги Асты, то есть Анастасии, адрес же такой… У нее все в порядке, скоро экзамены, и еще неясно, что делать дальше, учиться ли в Тарту или поступать в здешний институт.

И смело, бесшабашно теми же стрельчатыми, прущими кверху буквами: «Я тебя обнимаю и целую. Твоя Леммикки». Фамилия указана, ее не выговоришь, язык завяжется морским узлом. Йыги. Леммикки Ивиевна Йыги — да с такими координатами в мужья надо брать Ван-Ваныча Иванова. Домашний адрес утаен, родители — это уж точно — школьницу накажут за пылкую любовь к русскому офицеру, который ничего-то и не сказал ей о себе, а то, что она услышала, искажено и недопонято школьным ухом.

Так писать или не подавать о себе ни звука, ни буквы? Выбросить письмецо за борт, чтобы головоломная фамили забылась?

Решал несколько дней. Было приятно знать, что на другом берегу Финского залива живет человек, который ждет от Алныкина писем и при встрече обнимет его. Прыткий, однако, человечек, слишком резво бежит ему навстречу.

Письмо (о чайках, море и погоде) отправлено было официальной почтой, чтоб по штампу военной цензуры безмозглая школьница поняла: слюни и сопли распускать нельзя, кругом опасные дяди пострашней директора школы. Ответ пришел через неделю, накануне майских праздников, штамп на Леммикки произвел вовсе не то впечатление, на которое рассчитывал Алныкин. Судя по тону послания, она полагала, что переписка одобряется начальниками Володи и начальством же оберегаема от чужих глаз. Пришлось наставлять неразумную, отправив ей письмо через буксир, намек был понят, вразумила Леммикки и подруга Аста, Анастасия Горошкина, дочь подполковника медицинской службы, большой знаток жизни.

Наверное, по кое-каким приметам сообразила, где базируется корабль, высадивший на таллинский берег лейтенанта в то утро, когда Володя подстерег у школы Леммикки. Подруга с бесившим Алныкина именем Аста вложила записочку в очередное письмо, поздравила с Днем Победы и пожелала успехов в боевой и политической подготовке.

Захлопнув дверь каюты перед самым носом помощника, Алныкин читал письма, проскакивая через неразборчивые слова, и все чаще вспоминалась комендатура и стоявшая перед нею школьница, прижимавшая к себе портфель и глаз не сводившая с окна: не вышел бы он от Синцова, не окликнул бы ее — до ночи простояла бы, до утра!.. В дверь умоляюще скребся помощник, входил как в церковь, сняв фуражку, нежно смотрел на Алныкина, вздыхал. После Выборга они стали как бы братьями, младшим был помощник, сносивший упреки старшего в трепливости и безволии. Он очень хотел почитать письма из Таллина, но стеснялся даже расспрашивать, лишь преданно посматривал на Алныкина.

В начале ма вышли в море — 133-й и 141-й, район плавания исхоженный, неинтересный. «В Таллин хочешь?» — спросил помощник. На глупые вопросы и ответа нет, Алныкин промолчал, а младший брат залез на рубку, воздел руки к небу, к высоким серебристым облакам и просил о снисхождении и милости.

Кое-что было услышано, на фалах поста СНИС (службы наблюдения и связи) заплескались позывные БК-141, а затем семафором передали приказание — идти в Таллин и быть в распоряжении оперативного дежурного штаба флота. От гнева и зависти помощника скрутило. Счастливчик БК-141 на радостях рванул было к зюйду, но потом описал дугу, сблизился со 133-м, командир-141 перепрыгнул через фальшборт, выгнал из рубки рулевого («Брысь отсюда!»), после чего командир-133 услышал:

— У меня, вспомнил, сегодн жена приезжает в Кирканумми, а у помощника подошла очередь на Фроську… В гробу я видал этот Таллин… Жми туда, в Минную гавань, а я уж от комбрига как-нибудь отмотаюсь, их перед выходом предупреждал…

— Добро. Бутылка за мной.

БК-133 дал полный ход, держа курс на Таллин. Ликующий помощник прильнул к биноклю. На 141-м сигнальщик отмахивал в адрес оперативного дежурного штаба базы: «Имею повреждение в машине, о чем ставил в известность. Ваше приказание передано командиру БК-133…» Семафор не дошел еще до «Софьи Павловны», а корабль уже выскочил из зоны визуального наблюдения постов, через полчаса показался лесистый Нарген.