Гнездо дракона - Сетон Эни. Страница 2

Миссис Абигайль Уэллс

Стенвич-Роуд

Хорснек (или Гринвич)

Коннектикут.

На конверте стоял почтовый штемпель «Гудзон. Нью-Йорк». Это название ничего не говорило Миран-де, которая никогда даже не слышала о таком месте. Но когда она отложила конверт и взяла письмо, дрожь возбуждения охватила ее. У нее появилось непонятно откуда взявшееся ощущение, что этот лист бумаги очень важен для нее, и, хотя это чувство приятно ее возбуждало, но и пугало одновременно, она прочла:

Драгонвик. 19 мая 1844 г.

Моя дорогая кузина Абигайль!

Хотя мы никогда с вами не встречались, мы, как вам, без сомнения, известно, являемся родственниками через нашу общую бабку Аннету Гаансеван.

Посоветовавшись с женой, мы решили пригласить к нам в дом с длительным визитом одну из ваших дочерей. Мы можем предложить ей немало преимуществ,на которые она не может рассчитывать в своем нынешнем положении. В благодарность, если она этого пожелает, она сможет иногда развлечь себя занятиями с нашей шестилетней дочерью Кэтрин, но в любом случае к ней будут относиться исключительно как к моей родственнице.

Я навел справки и рад был узнать, что вы и ваш муж пользуетесь почетом и уважением в своем обществе. Будьте любезны сообщить мне, когда вам это будет угодно, которую из дочерей вы выбираете, и я подготовлю все необходимое для вашей поездки в Драгонвик.

Прошу вас, мадам, положитесь на вашего искреннего друга и кузена.

С уважением

Николас Ван Рин.

Миранда дважды прочитала письмо, прежде чем в совершеннейшем изумлении вернула его матери.

— Ничего не понимаю, мама. Кто такой этот Николас Ван Рин?

— Насколько я помню, он очень большой человек, — ответила Абигайль, чуть улыбнувшись. — Он владелец огромного поместья на Гудзоне, находящегося рядом с Олбани.

— И он твой кузен? — не отставала Миранда, удивляясь еще больше.

— Похоже на то, — сухо ответила Абигайль. — Припоминаю, что моя мать очень давно рассказывала мне о Ван Ринах, хотя потом я больше никогда о них не вспоминала. Подай мне Библию Паттерсонов.

Когда Миранда принесла большой том с золотым обрезом, они вместе принялись рассматривать записи на вкладыше между Старым и Новым заветом.

Все было совершенно ясно. Аннета Гаансеван из графства Ренсселир в Нью-Йорке в 1779 году вышла замуж за Адриана Ван Рина, владельца огромного имения, и родила ему сына Корнелиуса, который, судя по всему, был отцом Николаса.

Затем после смерти Ван Рина Аннета вновь вышла замуж за янки из Коннектикута по имени Паттерсон и произвела на свет несколько детей, старшей из которых была мать Абигайль.

— Так значит, бабушка Николаса моя прабабушка! — воскликнула наконец Миранда. — А я и не подозревала, что у меня такие знатные родственники.

Она взглянула на свои тонкие руки. В глубине души она считала их очень аристократичными, и теперь ей было приятно найти этому подтверждение.

— В тебе нет ни капли крови Ван Ринов, — резко заметила Абигайль, — так что не пыжься как павлин. Мы связаны с ними только через Гаансеванов, а те были простыми голландскими фермерами, такими же как и мы. И это так же верно, как и то, что с Ван Ринами связана какая-то диковинная И странная история, окутанная множеством тайн. И это несмотря на все их богатство и высокомерие.

— Правда? — вскричала Миранда, и ее светло-карие глаза засверкали от восторга. — До чего романтично! Расскажи, пожалуйста.

Абигайль пересадила ребенка на другую руку.

— Не знаю даже, что рассказывать. Да Бог с ней, с твоей романтикой! Твоя голова забита такой чепухой.

— Но ты же должна знать что-нибудь об этом Николасе, написавшем тебе письмо. Наверное, он уже стар. Жаль, что в Библии не записан год его рождения.

— Ну, я думаю, он средних лет, — ответила Абигайль. — Где-то моего возраста, и я ничего о нем не знаю, кроме того, что у него огромное имение на Гудзоне и Дом в Нью-Йорке, а четыре года назад, когда президентом был Ван Бурен, Николас часто посещал Белый дом — об этом я читала в газетах.

— О мамочка, — выдохнула ошеломленная Миранда. — Он, должно быть, и правда великий человек.

Она задумалась о своих неожиданно объявившихся родственниках, а затем вновь возбужденно заговорила:

— Но ты ничего не сказала о письме, о приглашении, — и она умоляюще сложила руки. — Как бы мне хотелось поехать!

— Ну, если мы и решим отправить дочь, о чем мне даже не хочется думать, почему, собственно, это должны быть вы, мисс? — поинтересовалась Абигайль. — Почему не Тибби, хотела бы я знать?

Миранда нахмурилась. Табите было шестнадцать, и она заканчивала последний семестр Гринвичской академии. Не было никаких препятствий, чтобы выбрали именно ее, за исключением того, что она, Миранда, этого не переживет.

— Тибби сама не захочет ехать, — медленно сказала она. — Она не такая как я. Она не… — ее голос дрогнул. Невозможно было заявить матери, что Табиту в отличие от нее не интересуют романы, полные любовных приключений. Что Тибби по-настоящему нравится заниматься домашним хозяйством: готовить, стирать, убирать дом, и что она ничего не просит от жизни, кроме как возможности поселиться на соседней ферме вместе с молодым Обадией Брауном и нарожать ему кучу детей. Но я другая, другая, страстно молила Миранда.

Абигайль внимательно наблюдала за дочерью и прочла отзвуки этих мыслей на ее омрачившемся лице. Хотя она никогда себе в этом не признавалась, ее старшая дочь была ей гораздо ближе. Втайне она гордилась красотой Миранды, ее изяществом и утонченностью. В глазах Абигайль она была подобна тем удивительным созданиям, появлявшимся во всех дамских журналах — та же грациозная стройная фигура, маленький нос, пухлые губки.

— Итак, — сказала она бодро как всегда, — со своим вечным неблагоразумием ты заявляешь, что хочешь ехать. Ты даже не спрашиваешь, смогу ли я обойтись без тебя, и похоже даже не подозреваешь, что будешь скучать по нам.

Миранда удивленно вскинула голову. Подбежав к матери, она обняла ее за худые плечи и прижалась щекой к ее темным волосам, уже тронутым сединой.

— Мамочка, дорогая, конечно я буду скучать по тебе. А это просто… это такая редкая и удивительная возможность…

Абигайль слабо улыбнулась и Миранда поняла, что позволят ей или нет ехать в Драгонвик, но о поездке Табиты не будет и речи.

Мать встала, застегнула корсаж и уложила спящего ребенка в колыбель. Затем она взяла пемзу и принялась драить разделочную доску.

— А теперь хватит болтать. Ступай и забей поскорее ту старую белую курицу. Правда, она может оказаться жестковатой, но остальные куры очень хорошо несутся, так что придется взять ее.

Она взглянула на часы, которые были ее гордостью.

— До чего мы задержались с делами. Мужчины скоро вернутся с поля, а у нас еще ничего не готово.

После завершения трапезы теплым майским вечером семья перешла из кухни в гостиную для чтения Святого писания и молитвы.

Эфраим сидел на стуле с подлокотниками во главе большого стола из вишневого дерева. Перед ним лежала открытая Библия, и он ткнул негнущимся пальцем в первую строку главы. Ни один волосок его бороды не шевельнулся, пока он ожидал от всех почтительного внимания, его глаза были суровы и полны торжественности. Собралась вся семья Уэллсов — Эфраим, его жена и пятеро старших детей, чопорно сидящих в один ряд на жестких стульях. Не было только малышки, воркующей в своей колыбели у кухонного очага.

Рядом с Абигайль сидел Том, старший из ее детей. Очень степенный и на редкость ответственный, хотя ему едва исполнилось двадцать лет — точная копия отца, которого он очень уважал.

Сет и Натаниэль, два других сына четырнадцати и двенадцати лет, бросали тоскующие взгляды на окно и гадали, будет ли потом еще достаточно светло для игры в салочки с сыновьями Рейнольдсов. Но они знали, к чему приводит ерзанье на стуле. Порка в дровяном сарае в таких случаях выучила их уму-разуму.