Тринадцатая сказка - Сеттерфилд Диана. Страница 90

Мало-помалу до меня доходила суть ее замысла.

У нее не должно было получиться. Зола в очаге едва теплилась и не могла воспламенить уголь и дрова, а спички и щепу для растопки я прятала в надежном месте. Однако я не была полностью уверена. Ее яростное стремление возжечь пламя вполне могло заменить отсутствующую растопку. Она казалась способной взглядом высекать искры. Наполнявшая ее существо разрушительная энергия была столь велика, что при очень сильном желании Аделина могла бы, наверное, поджечь и воду.

С ужасом я увидела, как она кладет на кучку углей в камине младенца, по-прежнему с головой завернутого в одеяло.

Затем она огляделась по сторонам, как будто что-то искала, и быстро пошла к двери. Когда та распахнулась, я отскочила в тень. Аделина меня не заметила. Ее интересовало что-то другое. Она проследовала по коридору и свернула в проход под лестницей.

Я бросилась к очагу, вынула младенца из одеяла и, завернув вместо него изъеденный молью валик от мягкого кресла, положила этот сверток обратно на угли. Но у меня уже не было времени уйти. В коридоре послышались шаги и дребезжание влачимой по полу канистры с бензином, дверь распахнулась, и я едва успела скрыться в нише между стеллажами.

«Тихо, только не плачь», – мысленно просила я ребенка, прижимая его к себе, чтобы он не замерз без одеяла.

Аделина остановилась перед камином и уставилась на него, склонив голову набок. Неужели она заметила подмену? Как оказалось, нет. Она оглядела комнату, снова что-то разыскивая. Что на этот раз?

Малыш задергался у меня в руках и напряг спину – признак того, что он был готов расплакаться. Я перехватила его поудобнее, пристроив голову у себя на плече и чувствуя его дыхание на своей шее. «Не кричи. Прошу тебя, не кричи».

Он успокоился; я снова посмотрела на Аделину.

Мои книги. Она брала их со стола. Те самые книги, мимо которых я не могла пройти без того, чтобы не открыть одну из них ради удовольствия прочесть хоть несколько слов в качестве своеобразного обмена приветствиями. Как странно было видеть их в руках Аделины! Она и книги – вещи несовместимые. Зачем они ей понадобились? Когда она открыла первую книгу, меня на мгновение посетила шальная мысль, что она сейчас и вправду начнет ее читать…

Она захватила в горсть страницы и выдрала их из книги, рассыпая по поверхности стола; часть страниц упала на пол. Затем она принялась хватать их обеими руками и сминать в неплотные бумажные комки. Очень быстро. Она была как смерч! И вот уже мои аккуратные томики превратились в гору скомканной бумаги. Кто бы мог подумать, что ее так много всего лишь в нескольких книгах! Я хотела закричать, но не смогла. Все слова, все эти прекрасные слова, были разорваны и смяты, и я, стоя в тени книжных шкафов, лишилась дара речи.

Она принялась охапками перетаскивать бумажную груду к камину, наваливая ее поверх одеяльца, пока очаг не был доверху забит останками книг. «Джен Эйр», «Грозовой перевал», «Женщина в белом»… Иные бумажные комки скатывались сверху и падали на ковер, присоединяясь к тем, что она рассыпала в процессе переноски.

Один такой комок подкатился к моим ногам, и я, на секунду присев, молча его подобрала.

При виде этих исковерканных, бессмысленно разбегающихся в стороны или наползающих друг на друга слов мне стало плохо.

Гнев подхватил меня, ослепшую и задыхающуюся, как подхватывает волна жертву кораблекрушения; рев штормового моря раздавался в моей голове. Я была готова закричать, выскочить из своего укрытия и наброситься на бесноватую тварь, но в руках у меня было сокровище Эммелины, и потому я стояла и смотрела, дрожа и беззвучно плача, на то, как ее сестра уничтожала сокровище, принадлежавшее мне.

Наконец она удовлетворилась своим погребальным костром – гора бумаги в очаге сама по себе выглядела монументом безумию. «Все вверх тормашками», – как сказала бы Миссиз. Чтобы огонь в очаге нормально разгорелся, бумага должна быть внизу. Но даже если бы Аделина сложила все, как полагается, это не имело значения: у нее не было спичек, чтобы поджечь бумагу. И даже имея спички, она не достигла бы своей цели, поскольку мальчик, ее предполагаемая жертва, находился у меня в руках. Величайшим безумием с ее стороны было думать, что я позволю ей это сделать, что я не смогу спасти ребенка, которого она собралась сжечь заживо. Неужели эта бестия и вправду верила, что сможет вернуть любовь своей сестры, убив ее дитя?

Младенец снова завертелся и открыл рот, готовый заплакать. Что делать?

Нужно было срочно переместить его в безопасное место, чтобы уже потом разделаться с Аделиной. Мой мозг лихорадочно работал, выдвигая один план за другим. Любовь Эммелины к сестре исчезнет, как только она узнает, что та пыталась сделать с ее сыном. Мы сообщим полиции, что Аделина убила Джона-копуна, и ее арестуют. Нет, лучше мы скажем Аделине, что, если она не покинет Анджелфилд, мы сдадим ее полиции… Нет, не годится. И тут меня осенило! Мы сами покинем Анджелфилд. Именно так! Эммелина и я вместе с младенцем уедем отсюда и начнем новую жизнь втроем – без Аделины, без Анджелфилда, сами по себе.

Все было так просто, что я удивилась, почему мне раньше не приходила в голову эта мысль. Я столь живо и ярко представила себе наше будущее, что оно на миг показалось мне реальнее настоящего.

А между тем я уже на кухне. Ребенок помещен в охотничью сумку вместе со скомканной страницей из «Джен Эйр» и взятой мною со стола серебряной ложкой – на удачу*.

>> * В Англии серебряная ложка (часто с изображением ангела или апостола) является традиционным подарком новорожденному, приносящим удачу и счастье.

Куда теперь? Младенца надо спрятать неподалеку от дома, в месте, где ему не будет угрожать опасность и где достаточно тепло, чтобы он мог спокойно провести несколько минут, пока я буду объясняться с Эммелиной и убеждать ее последовать за мной…

Сарай не подходит: Аделина периодически там появляется. Часовня – то, что нужно! В часовню Аделина не заходит никогда.

Я бегу по аллее к часовне. Там на сиденьях в переднем ряду лежат подушечки для коленопреклонений во время молитвы. Я сооружаю из них подобие постели и кладу на нее сумку с младенцем.

Теперь надо спешить обратно в дом.

Я уже приближаюсь ко входу, когда мой план разбивается вдребезги – вслед за осколками стекла, вылетающими из окон библиотеки, внутри которой зловеще сияет живой огонь. В пустом оконном проеме я вижу всплески жидкого пламени от взрывающихся канистр с бензином. И еще я вижу две фигуры.

Эммелина!

Я вбегаю в дом; запах дыма чувствуется уже в холле, хотя его каменные стены и пол пока еще прохладны, да и пищи для огня здесь найдется немного. В дверях библиотеки я останавливаюсь, чтобы оглядеться: языки пламени бегут вверх по шторам; стеллажи пылают; жерло камина превратилось в настоящий ад. В центре комнаты я замечаю близняшек и на мгновение застываю, пораженная увиденным. Ибо Эммелина – пассивная и покорная Эммелина – теперь отвечает ударом на удар, пинком на пинок, укусом на укус. Прежде она никогда не сопротивлялась своей сестре, но сейчас она сражается с ней что есть сил. Сражается за своего ребенка.

А вокруг них и над их головами проносятся струи огня от все новых взрывающихся канистр.

Я открываю рот и хочу крикнуть Эммелине, что ее ребенок цел, но захлебываюсь раскаленным воздухом.

Я прыгаю через огонь, обхожу огонь, увертываюсь от падающего сверху огня, попутно руками сбивая огонь со своей одежды. Добравшись до центра комнаты, я не могу разглядеть сестер и слепо шарю в дыму. При моем прикосновении они вздрагивают и расцепляются. В какой-то миг я четко вижу Эммелину и она видит меня. Я хватаю ее за руку и тащу прочь из библиотеки, через пламя к двери. Но когда Эммелина понимает, что я делаю – увожу ее из огня в безопасное место, – она резко останавливается. Я тяну сильнее, она упирается.

– Он спасен, – говорю я хрипло, но достаточно внятно.

Почему она меня не понимает?