«Тойота Королла» - Севела Эфраим. Страница 96

— Говори. Я слушаю.

— Выходи замуж. И непременно по любви. Проживи жизнь чисто, красиво, романтично. А что может быть романтичней любви? Устрой свою жизнь не так, как твои сестры. Да и отец с матерью. Забудь про революции… и сексуальные в том числе. Все ваши женские движения лишь разрушают семью и никакой радости вам не принесут. Ну, переспите с сотней мужчин. С двумя сотнями! Чтоб в глазах зарябило. Станете бесплодными и больными по-женски. А жизнь проходит. Не успеешь оглянуться, и ты уже в доме престарелых. И у тебя даже не будет внучки, чтоб изредка, как ты меня, навещала. Послушай, милая, старика. Я тебе зла не желаю.

— Ладно, дедушка. Не будем спорить. Ты прожил свою жизнь. А мне еще предстоит свою строить. У каждого его путь. И если я даже заблуждаюсь, то это будут мои ошибки и я из-за них буду страдать.

— Часто страдают и окружающие. Ты это учти. Ведь мир нынешний колотится в лихорадке из-за чьих-то ошибок. Из-за того, что кто-то решил: ему одному известна абсолютная истина, и он насильно стал вбивать ее в мозги человечеству. Мир устал от ошибок. Не добавляй ему новых.

На одном из столов потрескивал перед завтракавшей старушкой крохотный транзисторный приемник. Диктор сообщал хорошо поставленным голосом, что ураган «Пегги» продолжает движение на север с неубывающей силой, и скороговоркой перечислял номера телефонов «Скорой помощи».

Дедушка вышел проводить Майру. Он остановился возле меня, положив ладонь на мой капот, такой худенький, пушистый, как птенчик, и мне его стало жаль, точно он не ее, а мой родной дедушка. Как быстро привязываешься к людям! До чего они хрупки и беззащитны, хотя и пытаются убедить всех, что они — цари природы.

У дедушки затряслись губы, когда она его поцеловала на прощанье.

— Позвони мне из аэропорта… Обещаешь?

— Я улечу после урагана. Отменили полеты.

— Вот и позвони… после урагана. Перед посадкой в самолет. Позвонишь? Скажешь в трубку: «Дедушка, ау!» А я, возможно, и не отвечу…

У него затуманились очки, а из-под роговой оправы закапали, как горошинки, слезы. Майра, уже было открывавшая дверцу, бросилась к нему, обняла, прижала к себе и тоже заплакала. Плечи у обоих задрожали, как мой корпус, когда включают зажигание.

Нью-Йорк затаился в ожидании урагана. Город стал не похож на себя. Поредели потоки автомобилей на улицах. Люди сновали по тротуарам с растерянными и озабоченными лицами. А лающие сирены автомобилей «Скорой помощи» неслись с разных сторон, смешиваясь и сливаясь в многоголосый вой, точно заранее оплакивая покойников.

Барометр продолжал падать. В приемных покоях госпиталей образовались очереди из носилок, на которых доставили первые партии жертв: стариков, сраженных инфарктом.

А мы с Майрой колесили по Нью-Йорку как ни в чем не бывало. Она заходила в магазины, в банк. Предотъездные заботы и суета. Они начались за несколько дней до того. Когда еще об урагане никто не помышлял — он, возможно, еще не зародился в южных просторах Карибского моря.

Тогда с нами ездил и Олег. Майра убегала куда-нибудь, припарковав меня у тротуара, а Олег оставался со мной, чтоб полиция не наложила штрафа. Денег у Майры было в обрез — она и не предполагала получить чек от деда и поэтому экономила на всем. А как она умудрялась изворачиваться, знаю только я. Но не Олег. А узнай он, и его, бедного, хватила бы кондрашка.

В Европе у Майры не было никакой медицинской страховки, и, чтоб избежать там разорительных посещений врача, она загодя проверилась здесь у знакомых эскулапов и запаслась различными лекарствами тоже у знакомых фармацевтов. Бесплатно. Если не считать платой то, что она им на момент отдавала свое тело, уже привычное отдаваться без чувства и желания, а просто так, от скуки, от нечего делать. Сейчас в этом была какая-то цель. Это было хоть чем-то оправдано.

Я стояла у кромки тротуара под вывеской аптеки. И не находила себе места от смущения. Словно я вместе с Майрой обманывала Олега. Он сидел на переднем сиденье и нетерпеливо посвистывал, глазея на прохожих. А Майра все не выходила из аптеки. Немудрено. Ведь ей требовалось время не только на то, чтоб получить длинный перечень медикаментов, но и прошмыгнуть в заднюю комнату аптеки, до потолка заставленную коробками, снять с себя если не все, то, по крайней мере, часть одежды, лечь на неудобный узкий диван и, закинув одну ногу на его спинку, принять на свои грудь и живот тяжесть тела немолодого и грузного аптекаря, который, я вполне допускаю, и не возбудился сразу. Даже мотор не всегда заводится с первой попытки.

Она вышла минут десять спустя. Со сбитой прической и слегка припухшей верхней губой: аптекарь, надо полагать, проявил темперамент и прихватил зубами губу. Олег ничего не заметил.

— Извини, — сказала Майра, сев к рулю. — Много народу, пришлось ждать.

Только диву даешься, насколько мужчины доверчивы и простодушны. Обвести их вокруг пальца совсем несложное дело.

То же самое она проделала у дантиста. Мы с Олегом ждали долго, и к нам дважды подходил полицейский, предлагая убраться куда-нибудь на платную стоянку — здесь стоянка возбранялась. Олег лениво отговаривался, просил позволить еще пять минут подождать: жена, мол, вот-вот выйдет. А жена тем временем раскачивала на себе сопевшего дантиста, не удосужившегося даже снять халат, а лишь расстегнувшего его.

На обратном пути они поссорились. Майра была взвинчена, устала. Еще бы не устать! Олег был тоже раздражен этими долгими ожиданиями и спорами с полицейскими. И сцепились.

— Дура ты! — обозвал он ее. — Безмозглая дура! Мчаться в Европу без гроша в кармане. Надеясь лишь, что кто-нибудь накормит, предварительно переспав… Для чего? С какой стати? Делать революцию? Спасать Европу от изобилия? И всучить ей взамен голодный паек социализма? Нужно это Европе? А тебе зачем все это? Чешется одно место? Так и здесь, в Америке, найдутся любители почесать его. Расчешут до крови. Благо, ты за это денег не берешь.

— Замолчи! Не желаю слушать оскорбления!

— Проще всего неприятную правду называть оскорблением. Твой незрелый ум не способен воспринять полезный совет. Ты уверена, что все знаешь и посему в поучениях не нуждаешься. Так ведь? А на деле ты — цыпленок. Неоперившийся. И ум у тебя куриный.

— Мне достаточно того, что имею. Тебя не устраивает — можешь выйти и насладиться прогулкой пешком. Или сесть в автобус. На билет я тебе дам — ты заработал, караулил машину.

— Нет уж, довези меня. А то я тебе не все успею на прощанье сказать.

— Говори побыстрей, нам недолго ехать.

— Так вот… Подводя, некоторым образом, итоги… нашей с тобой связи… называй это как хочешь… в знак признательности за те недолгие приятные мгновенья, что ты мне подарила… я не могу да и не хочу оставаться уж совсем равнодушным к твоей судьбе… Ведь что-то в тебе меня привлекло? Вот и хочу дать напутствие. Запомни, детка, — я старше и опытней тебя — революции оплачиваются кровью, но отнюдь не менструальной. На баррикадах надо стрелять и убивать. И всегда быть готовым самому быть убитым. Одним минетом или, скажем, анальным способом противника не истощишь до капитуляции. Клитор, хоть и бывает красным, не подменит кровавое знамя. Вот так. А засим желаю успехов… на поприще мировой революции.

— И я тебе желаю. Согреться душой и расцвести в столь любезной твоему сердцу Америке. Вылезть из трущобного отеля и поселиться на Исте за тысячу долларов в месяц. И жрать в самых дорогих ресторанах и давать чаевые недрогнувшей рукой. Вкуси капиталистического рая. И пусть минут тебя безработица, фудстэмпы, жалкая, одинокая старость. Все подлинные прелести нашего американского образа жизни. А главное, чтоб Бог отвел от тебя нож или пистолет голодного негра. Живи и радуйся, новый американец! Правда, у тебя еще нет паспорта. Хочешь, я тебе оставлю свой? Я им сыта по горло.

В самом дурном расположении духа подкатила я к его отелю. Он тяжело выбрался наружу и, придержав дверцу, сказал Майре:

— Мне тебя жаль.