Последний Конунг - Северин Тим. Страница 11

Я смотрел, как Харальд с непокрытой головой, в бархатной тунике темно-зеленого цвета и в свободных шелковых штанах, идет по просторному залу между рядами наблюдающих придворных. Единственная драгоценность на нем – простые золотые браслеты на каждой руке. В столь блестящей и пышной толпе он должен бы оставаться незаметным, но его фигура возвышается над окружающими. Дело не только в росте и явной телесной силе, поразившей присутствующих. Дело в том, что Харальд из Норвегии шел по залу так, будто этот зал для церемоний принадлежит ему, а не басилевсу.

Он приблизился к пурпурному кругу и остановился на открытом месте перед троном, на виду у толпы. Настало молчание, растянутый миг тишины, пока он стоял перед императором. И как раз в этот момент механические звери забили хвостами и зарычали. Коль скоро собравшиеся ожидали, что Харальд дрогнет или выкажет страх, то ничего подобного не случилось. Он повернул голову, посмотрел на открытую пасть сначала одного зверя, потом другого. Он казался задумчивым, даже любопытствующим. Потом небрежно опустился на мраморный пол и сотворил проскению.

Гораздо позже он рассказал мне, что заглядывая в разверстые пасти бронзовых львов и услышав шипение воздуха в воздушных насосах, заставлявших их двигаться и рычать, он понял, как устроен огонь.

Глава 3

Почти четыре месяца я не видел Харальда. После проскении перед басилевсом он со своей дружиной покинул Константинополь. Орфанотроп поставил перед ним задачу справиться с нарастающей угрозой со стороны арабских пиратов, постоянно нападающих на корабли, идущие от Диррахия на западном берегу Греции. Порт Диррахий был важнейшим перекрестком на дорогах империи. Через его гавань проходили имперские курьеры, войска и торговцы на пути в Константинополь и обратно, в колонии южной Италии. В последнее время пираты настолько осмелели, что устроили стоянки на соседних греческих островах, откуда их быстрые галеры нападали на проходящие суда. Поначалу орфанотроп собирался послать в эти края дополнительные части имперского флота с людьми Харальда на борту. Но по словам моих сотоварищей-гвардейцев, флотоводец-друнгарий воспротивился. Он ни в коем случае не желал брать так много варваров на свои суда, а Харальд окончательно все испортил, заявив, что не будет выполнять приказы греческого начальника. Это безвыходное положение уладилось, когда Харальд предложил использовать его собственные корабли, легкие моноциклоны, послав их в Диррахий. Оттуда он мог сопровождать торговые суда и караулить неприятеля.

Харальд уехал, а я вернулся к моим обычным обязанностям в гвардии и выяснил, что слухи о нездоровье Михаила правдивы. Молодой император страдал хворью, каковую дворцовые врачи благоразумно называли «священной болезнью».

В первый раз я заметил ее признаки, когда Михаил одевался к пиршеству, коим отмечается рождение Белого Христа. Я с еще пятью телохранителями сопровождал Михаила в императорскую палату для одевания. Там веститоры, сановники, торжественно облачающие императора, церемонно открыли сундук, содержащий одежду басилевса. Чином младший из них вынул плащ-хламиду и торжественно передал следующему по старшинству чина. Из рук в руки одеяние передавалось, пока в конце концов не дошло до старшего веститора, а тот почтительно приблизился к ожидающему басилевсу, произнес нараспев молитву и накинул плащ на плечи императора. Дальше последовали расшитая жемчугом стола, перчатки в драгоценных каменьях и нагрудный кулон. Все это время басилевс стоял неподвижно, пока ему не протянули корону. В этот миг что-то пошло не так. Вместо того чтобы наклониться и поцеловать крест на короне, как требовал ритуал, Михаил задрожал. Это был всего лишь легкий трепет, но, стоя позади него, мы, его телохранители, видели, как его правая рука непроизвольно затряслась. Веститор ждал, держа корону на вытянутых руках, но Михаил, как расслабленный, не мог двинуться, только руки у него дрожали. Стояла полная тишина, перерыв затянулся, все в комнате застыли неподвижно, как вкопанные, и единственным движением было мелкое дрожание правой руки Михаила. Потом – а прошло столько времени, сколько требуется для семи или восьми глубоких вдохов, – рука постепенно затихла, и к Михаилу вернулось полное обладание собственным телом. В тот день, как ни в чем не бывало, он присоединился к процессии, шедшей вдоль увешанных гирляндами улиц к службе в церкви Айя-Софии, после чего провел несколько торжественных приемов в Большом Дворце, где старшим чиновникам вручались рождественские подарки, а вечером появился на большом пиршестве в трапезной Большого Дворца. Однако орфанотропа, очевидно, уведомили о коротком припадке, постигшем императора, ибо обычное расположение в застолье было изменено. Отныне Михаил сидел один за отдельным столом из слоновой кости, на виду всех знатных гостей, но никто не мог подойти к нему близко.

– Говорят, что такие болезни вызываются демоном в голове, – заметил вечером в караульне Хафдан, когда мы снимали с себя парадные доспехи.

– Возможно, – ответил я. – Но иные считают это неким даром.

– Это кто?

– Лопари Пермии. Я прожил зиму в семье одного их мудреца, и тот порой вел себя точно так же, как император, но у него дрожала не одна только рука. Иногда он падал на землю и лежал без движения в течение почти часа. Когда же приходил в себя, то рассказывал нам, как его дух посещал иной мир. Такое может случиться с басилевсом.

– Коли так, то христиане не поверят, что он посещал какой-то там мир духов, – проворчал Хафдан. – Они не верят в подобное. Их святые являются на землю и творят чудеса, но никто не странствует в обратном направлении и не возвращается.

Оказалось, что я не ошибся. Шли недели, и необычное поведение Михаила проявлялось явственнее, а припадки длились все дольше. Иногда он сидел, что-то бормоча себе под нос, или начинал ритмично жевать, хотя во рту у него ничего не было. В других случаях он вдруг начинал бродить по дворцу в помрачении рассудка, пока столь же внезапно не приходил в себя, и тогда вертел головой, озираясь и пытаясь понять, где он находится. Караульные гвардейцы сопровождали, сколько это было возможно, почти ничего не сознающего басилевса, пока кто-нибудь бегал за дворцовым лекарем. Коль случалось встретить кого-либо, не знающего о нездоровье императора, на такой случай у гвардейцев был приказ встать вокруг басилевса и укрыть его от взглядов. Немногие врачи, посвященные в состояние Михаила, применяли опий и розовое масло, заставляли его пить мутную бурду из праха, собранного в их Святой Земле и растворенного в святой воде священного источника церкви в Пеге, стоящей сразу же за пределами городских стен. Но император не выздоровел. Скорее, стал еще более странным и непредсказуемым.

В то время как его недуг набирал силу, мои тревоги, напротив, словно бы стихли. Я рассудил, что после успеха порученных мне орфанотропом переговоров с Харальдом и его людьми Иоанн будет держать меня про запас как посредника во все время службы Харальда. Пелагея поддерживала во мне эту уверенность по вечерам, когда после смены я приходил потрапезничать в ее жилище – она всегда приносила свежие лакомства с рынка, где по-прежнему держала хлебный прилавок, – и мы сидели, толкуя, по видимости ради того, чтобы усовершенствовать мой греческий, но все больше потому, что ее общество стало для меня приятным отдохновением от полковой жизни, да еще потому, что я все больше ценил проницательность ее суждений о властных играх, наблюдаемых мною во дворце.

– Пока ты полезен орфанотропу, – говорила она, – тебе ничего не грозит. Нынче, когда у его брата нелады со здоровьем, ему хватает забот.

– Значит, сведения о состоянии императора просочились наружу?

– Само собой, – ответила она. – Мало что из происходящего во дворце не становится в конце концов сплетнями на рынке. Слишком много народу работает во дворце, чтобы тамошнее могло остаться тайным. Кстати, – добавила она, – твои бородатые друзья с севера, которых отправили вместе на кораблях в Диррахий, неплохо справляются. Тот сыр, что я подала сегодня вечером к первому блюду, прибыл из Италии, а до недавнего времени достать его было почти невозможно. Итальянские сыровары не слишком охотно посылали к нам свои продукты – слишком много торговых судов попадало в руки арабских пиратов. А теперь сыр снова появился на рынке. Это хороший знак.